Она словно оживала, с лица ушёл застывший страх. Прозрачно-серые, как чистая каменистая река, глаза излучали девичью весёлость и интерес:
– Мой отец был достойным человеком, – произнесла Брониимира, – он учил меня, что каждый достоин своего правителя. Правитель же должен оправдать доверие людей. Уважать каждого подданного, заботиться о нём, только тогда княжество будет процветать.
Всё-таки прав был Птах, княгиня хороша: нежный голос, мягкая улыбка, длинные ресницы… было в ней и что-то ещё, что отличало от других девок: прямая спина, нежные руки, умение держать себя так, что сразу видно – не простая баба.
– Почему ты так смотришь? – спросила она, – Я говорю странные вещи?
Волк коснулся её руки, нежной и мягкой, словно нежный лепесток.
– Я всё же удивляюсь, как княгиня может переживать за простого мужика с псарни.
Брониимира напряглась, точно остолбенела и густо покраснела, однако руку не одёрнула:
– Не каждый простой мужик отважится на такой поступок. Я уважаю в тебе силу, храбрость и решительность. Качества, которые должны быть присущи каждому достойному человеку, но не каждый ими обладает.
Княгиня сидела так близко, и искренне отвечала на его вопросы, не понимая, что он пытается угадать между слов.
– А что на счёт дерзости? – спросил Волк.
Не дожидаясь ответа, он крепче сжал её ладонь, другой рукой обнял, и, прикрыв глаза, осторожно поцеловал.
Ни одно вино не пьянило так, как её горячие нежные губы. Всего мгновение торжества и радости, и это мгновение стоило риска.
Волк открыл глаза и увидел её опущенные густые, тёмные ресницы прямо у своего лица.
Отвесив ему звонкую пощёчину, Брониимира поднялась с лавки:
– Знай своё место, псарь! – делано холодно произнесла она.
Несмотря на то, что голос её дрожал, движения были точны и сдержанны. Она смерила его строгим взглядом и вышла из комнаты.
Волк самодовольно улыбнулся. Всё же он понял верно. Конечно, псарь – не ровня князьям, но, когда бы ему мешали правила. Половина лица пылала от крепкой княжеской руки, но сердце отплясывало в груди «Лихую».
Княгиня больше не приходила, но то, что его ещё не выставили со двора, уже значило, что вряд ли будет строгий спрос за дерзость. Мысли снова и снова возвращали к её нежным губам, светлым глазам.
Раны быстро затягивались, и уже через пару дней Живьяра позволила сидеть. Дарёнка принесла его вещи.
– Вот. Велено было принесть, – улыбнулась девчонка, сваливая на сундук ремень, два поясных ножа, кожаную безрукавку, сапоги и кошелёк.
– Откуда это у тебя?
– «Отку-уда», – передразнила Дарёнка. – Когда тебя сюда привели, мужик дворовой принёс. Велено было тебе отдать, когда поправишься.
– Значит, сегодня меня выпустят?
– Почём мне знать? Я тут не решаю. Как княгиня да тётушка скажут.
Волк достал из кошелька небольшое точило и взял нож. Эх! А Птах как-то умудрялся строгать ножи хоть из кости, хоть из камня, иной раз мог плотно сбить, да заточить доску так, что не хуже ножа дырявила. Коль только издали ножи кидать, они изводятся на раз.
Дарёнка уселась в углу, взяла из корзины пучок трав и верёвку и стала собирать вереницу. Она с любопытством поглядывала на Волка, но заговорить не решалась. Видать, старуха запретила.
– А ты что же, целыми днями травы перебираешь? Не прядёшь, не вышиваешь? Где приданое возьмёшь? – спросил он.
– Не положено.
– Как это?
– Ведьмам нельзя. Нить судьбы нам прядут Духи и ткань жизни ткут они же. Ведьме положено следовать их воле. Ежели возьмётся ведьма за веретено, то спутает нити судьбы своей и всех, кто рядом. Так нельзя.
