Дни становились короче, сумерки – холоднее. И однажды что-то толкнуло меня ночью, разбудило. Я лежала в темноте, прислушиваясь, пока тишину снова не разорвал далекий гогот – где-то в небе стая гусей двигалась на юг. Мои гуси, запертые в сарае, заволновались и загоготали в ответ тоскливо и надрывно. Дыхание постепенно успокаивалось, но сна как ни бывало. «Вот и осень пришла», – подумала я и села на лавке, спихнув кота в сторону. Осень.
Я с трудом дождалась, пока тусклый утренний свет пробьется через маленькое окно, возвещая наступление утра. Трава хрустела под ногами, покрытая инеем, изо рта вырывался пар. Задав скотине корма, я привычным движением взяла посох, стоявший у калитки, и направилась в лес. Надо было повесить черепа на подступах к дому, чтобы деревенские не беспокоили меня сегодня. Я ждала другого гостя.
Предсказывать будущее я так и не научилась. Придется Птицелову в это поверить. Я подула в замерзшие руки, чтобы хоть немного согреть их. Туман растаял, трава, снова ставшая зеленой, блестела каплями воды. Я быстрее зашагала к избе, чтобы растопить печь и приготовить себе настоящее лакомство. Выну серединку из яблок – их-то у меня полно, положу внутрь сушеной смородины, орехов и мёда, а потом запеку и слопаю со сливками.
Успела только развести огонь из углей, когда раздался стук. Мелодичный и громкий, будто в мою дверь барабанил клювом дятел. Я замерла у печки. Стук не повторялся. «Нет причин бояться», – повторяла я сама себе, а потом быстро распахнула дверь – словно в холодную воду нырнула.
Птицелов стоял у крыльца. На его плече сидела ворона и хитро косилась блестящим глазом.
– Мир твоему дому, – произнес мужчина и небрежно стряхнул птицу. Та, похоже, не обиделась, перелетела на крышу сарая, подальше от кошек. Я молча кивнула в ответ.
– Возьми, – он протянул мне небольшой сверток. Под мягкой кожей оказалась ткань, а внутри… У меня перехватило дыхание, но запах уже достиг носа, и его невозможно было перепутать ни с чем. Хрупкие коричневые листы сворачивались в трубочку – слишком тонкие, чтобы оказаться корой кассии. Я поднесла их ближе к лицу и внезапно из груди вырвались рыдания. Ноги не держали, и я осела на ступени крыльца, изо всех сил стараясь успокоиться. Слёзы текли бесконечным потоком, воздуха не хватало. Я проталкивала его в легкие, но он с воем вырывался обратно. Когда глаза опухли так, что с трудом можно было рассмотреть что-либо, я завернула корицу обратно в платок и наугад протянула трясущуюся руку:
– Забери.
Внутри было пусто и холодно, как будто я выплакала последние крохи любых эмоций. Необыкновенная усталость овладела телом, если бы я была одна, то легла бы подремать, невзирая на ранний час. Жёсткие ладони обхватили меня чуть выше локтей, и Птицелов поставил меня на ноги.
– Надо подбросить дров, если не хочешь, чтобы печь погасла, – спокойно сказал он, будто не заметив мою истерику.
– Проходи, будь гостем, – охрипшим голосом ответила я. Не хватало ещё, чтобы этот странный человек посчитал себя оскорбленным – а у него были все основания после такого приема. Я поставила на стол сыр, запеченные яйца, кувшин ягодного взвара, а сама взялась за яблоки. Всегда спокойнее разговаривать, когда чем-то заняты руки. Я вынимала сердцевины и складывала их отдельно – побаловать коз. Птицелов молчал, и мне пришлось начать первой:
– Я пыталась сказать в прошлый раз и повторю снова – мне недоступны никакие особые знания или умения. Не ворожу, не предсказываю будущее, не катаю яблочко по блюдечку.
