Три другие рассказали, что их команда заняла второе место в студенческой регате по академической гребле на распашных четвёрках, и это для них – большой успех!
Они оставили свои автографы на авиабилете Канги Лондон-Ленинград.
Компании разошлись, помахав друг другу на прощанье.
Далее они пошли набережными Фонтанки, меняя берега, благо мостов хватало.
Река напоминала улицу, тем более на её каменных «стенах» было много причальных швартовочных колец.
– Наверно в вашем городе основной транспорт – водный? – спросил Канги.
– Царь Пётр так и задумывал. Так и было раньше, давно. И дома ставили «лицом» к воде. Царь мостов не любил: под ними парусники не проходят. Теперь водные маршруты в основном для туристов. Но причалов и швартовок с той поры на реке много, почти у каждого дома.
На одной такой небольшой каменной площадке у воды какой-то человек раскочегарил самый настоящий самовар и угощал нечаянных ночных прохожих чаем с сушками. Вместе с сахаром они лежали тут же на салфетке со стаканчиками. Денег не брал. Вокруг самовара шел неспешный разговор незнакомых ночных людей о роли случайного в жизни.
Хозяин самовара, заметив на набережной парней, махнул им рукой, приглашая в компанию. Им молча налили чай, предложили сахар и сушки. И разговор возобновился.
– Ну так вот, – продолжал хозяин самовара. – Голод и холод. Наша коммуналка вымирает. Мы с мамой, а мне было пять, везём тело тети Нюры. Мама опустилась вон на ту тумбу, – он указал куда-то, – а меня рукой поманила женщина, которая тоже везла неживого и туда же. Она сидела около него прямо на земле. Я подошел. Она разжала ладонь и выдохнула чуть слышно «На!» И всё! Умерла прямо у меня на глазах. На её ладони лежала хлебная карточка с несколькими неиспользованными талонами… Да, вот так…Даже свечку на помин души не могу поставить – звать как, не знаю. И не узнаю… Никогда… А она мне жизнь спасла, умирая.
Канги вопросительно посмотрел на Даню, но тут же, ощутив во рту сушку (а она была поминальным хлебом!), увидел, как вспышку, то, о чем говорил незнакомец. Он ведь был шаманом! Понял всё и содрогнулся.
– Блокада! Наша общая боль. Потом расскажу… – Извини…
Какое-то время они шли молча. Магазины, конторы, административные владения, аптеки, притихшие до утра, жилые дома сменяли друг друга. И тут их чуть не зашибли. Неожиданно резко распахнулась парадная дверь, и прямо в Даню влетел, ударился, отскочил от его ноги и шмякнулся о мостовую щенок. Во след ему неслась махровая матерщина, где из значимых слов угадывались два: сожрал закуску. Ударившись, щенок закрутился и жалобно завизжал. Подхватив его, Даня разразился не менее колоритной тирадой. Дверь приоткрылась, высунулась пропитая рожа, и икнув, по слогам сказала: «У-ва-жа-ю». После чего дверь закрылась уже навсегда.
Канги завопил:
– Переведи!
Но Дане было не до перевода. Они обследовали щенка. На вид ему было месяца три. Лапы целы, открытых ран не видно. Похоже обошлось, и щенка поставили на землю.
– Беги, бродяга!
И пошли дальше.
Но бродяга и не собирался их оставлять; он заковылял следом, постоянно присаживаясь от недостатка сил. Путался под ногами, когда они осматривали коней Клодта на Аничковым мосту, заинтересованно обнюхал его великолепную решетку и даже пытался оставить на ней свою метку, но не устоял на трёх ногах. Наконец, улучшив момент пока ребята присели на подвернувшуюся скамейку, заснул, обняв Данину ногу и положив для верности голову ему на кроссовку.
