Ежи вышел на площадь, небольшую, с чуть заметным наклоном в сторону набережной, мощеную синим, с белыми прожилками, камнем. В центре площади стоял памятник, чернея на фоне бледно-синего леса. Это был бронзовый человек в длинном плаще, он держал в правой руке раскрытый зонт, опущенный к земле, а левая рука его была согнута в локте и обращена ладонью вверх, так, будто бы человек желал удостовериться, что дождь прошел; голова человека была запрокинута, и светлый взгляд устремлен к проясняющемуся небу – дождь кончился… И хотя в самой скульптуре не было ничего печального, нестерпимо горько было видеть ее, ибо дождь шел… бил по улыбающемуся бронзовому лицу, по протянутой доверчиво ладони, копился в глубокой чаше опрокинутого зонта, проливаясь затем через край и смешиваясь с бесчисленными дождевыми потоками, оживляющими своим движением холодный камень площади. Ежи подошел ближе к памятнику и на бронзовой табличке прочел имя: «Ангетенар Рем», под именем прописными буквами шли строки стиха:
Дождь кончился, с ним кончился и я.
И в этот час, у самого исхода,
Так хочется пожить еще немного,
В последний раз пролиться влагой бытия.
Но дождь прошел, уже впитался в землю.
И умер я и погребен в земле —
В речах грунтовых вод, как в старом сне,
Я снова его струям тихим внемлю.
Дождь знаком бесконечности отмечен, —
Я снова будто жив… и жив, и мертв, и вечен.
Ежи поднял глаза и еще раз посмотрел на памятник: Ангетенар Рем, – нужно будет поискать его стихи в библиотеке Келлеров.
Обойдя памятник, Ежи направился к двухэтажному дому, первый этаж которого тускло блестел темными стеклами пыльной витрины, а над входом качалась на одной цепочке вывеска с надписью: «Часы», вторая цепочка порвалась и, извиваясь на ветру, дрожала чугунными звеньями. В витрине множеством разнообразных часовых механизмов тщательно измерялось время – на всех циферблатах 12:06. Ежи посмотрел на свои часы, так и есть – все часы идут верно. На брелоке два ключа, подошел тот, что поменьше, – замок жалобно скрипнул, и дверь тихо поплыла, раскрываясь внутрь магазина.
И вдруг Ежи почувствовал прикосновение, обернулся: это был Фреди – тот самый пьяница из бара «Чистая капля».
– Я вчера был сам не свой, – сказал Фреди, глядя себе под ноги.
– Это точно. – Ежи смотрел на него и видел, что Фреди вовсе не пьян, скорее безумен: он переступал с ноги на ногу, словно пританцовывая, затягивался сигаретой отчаянно, а затем подносил руку с зажженной сигаретой ко лбу и напряженно тер его ладонью.
– …Смеялся над самим собой, думал о том, что не свершится!.. – продолжал Фреди. – Это как пророчество… как заклятье! Мудак!.. – вдруг крикнул он и уставился на Ежи. – Всю жизнь говорить только о себе и служить только себе и своему мозгу, пристрастному, ненасытному. Он хочет каждый раз, каждое мгновенье новой пищи и новых жертв. Для него нет ничего святого, как и для меня после его ночных проповедей.
– Моему мозгу, знающему все мои страхи, не стоит никакого труда пугать меня каждую ночь, – ответил Ежи и сам устрашился слов, сорвавшихся с его языка. Фреди стоял перед ним в оцепенении, он был напряжен: каждая жила на лице и шее его выпятилась и закостенела, на лбу пульсировала синяя вспухшая вена, неживые глаза не моргали.
– О чем ты, Фреди? Что это? – тихо спросил Ежи.
А Фреди вдруг сник, глаза его стали пусты, спокойны и безразличны. Он закурил новую сигарету и тихо произнес:
