– Что, не таков?
– Не хочу… – выдавил Неждан.
– На всё воля Божья, – жёстко вымолвил брат Парамон. – И быть тебе неистову и страшну. А вот на что – Господь должен указывать. Не диавол. Идём далее. От судьбы не уйдёшь.
Развернулся, буркнув: «Norns»20, – и невесело хмыкнул, помотал, словно отгоняя мысль, бородой.
«Не хочу быть страшным, – думал Неждан, следуя за спиной в чёрной выцветающей холстине. – Не хочу и не буду!»
Только по словам брата Парамона выходило, что не может он, Неждан, не быть собой, как огонь не может быть камнем.
Вспомнил перекошенного страхом урмана, его кровавые сопли и кровь на своих руках, и в нём вновь судорогой прошла ледяная неистовая волна, встопорщив на затылке волосы.
Он замотал головой и вдруг подумал: «Огонь же не одно пожарище, огонь и греет!..»
– Брат Парамон!
– Говори, – тут же отозвался Парамон.
– Как мне… Как мне это сдерживать?
– Тебе? Никак. Отдай себя в длань Господню, она сдержит. – И, словно подслушав мысли самого Неждана, добавил: – И станешь тогда факелом в руце Его.
«Как отдать? Что делать-то надо?» – думал Неждан, с каждым шагом приближаясь к камню, под которым ждала судьба.
Река справа от них раздавалась вширь, разложила воды по низким берегам, как широкие рукава, раздвинув ими прибрежные кручи и перелески. По весеннему времени всё полнилось жизнью, шумело и кричало под облаками.
Под вечер Парамон стал по внятным ему приметам заворачивать влево, вслед уходящему солнцу, вдоль тихого ручья. Садясь за невысокие холмы с березняком, солнце золотило воду, которой вокруг было много, в протоках, озерцах, болотцах и старицах.
Так же, как до этого, они перекусили хлебом, а когда Неждан, у которого подводило живот от скудной трапезы, захотел напиться из болотца, брат Парамон не дозволил. Достал из торбы баклагу и резной мерянский ковш-уточку, послал набрать в него воды и поплескал туда из баклаги.
– Öl, – сказал он. – Из болот воды не пей – слабый животом воин – лёгкая добыча.
– Эль, – попробовал на язык Неждан новое слово и глотнул из ковша.
– Пей всё, – велел Парамон, – и забрасывай огонь. Идём на ночлег.
Неждан послушно допил, закидал песчаной землицей кострище и двинулся за Парамоном. Шёл легко и весело, а потом в ушах зашумело, земля закачалась. Парамон остановился, посмотрел и сказал:
– Мне первому сегодня не спать.
И подал свой старый плащ.
Неждан лёг, закрыл глаза, земля закачалась сильнее, завертелась. Открыл глаза, заворочался.
– На правый бок ложись, – посоветовал Парамон.
Неждан повернулся, стало вроде полегче, только всё равно его словно раскачивало из стороны в сторону, да так, что брюхо норовило вывернуться наизнанку.
Когда Парамон его поднял стоять стражу, голова болела, мутило живот, во рту собралась дрянь, а от снов остались обрывки, в которых ни мёртвого мерянина, ни скованного ужасом урмана не было.
– Сырой воды не пей, а Öl не пей чистым, – заметил брат Парамон, заворачиваясь в плащ. – Во всём держись середины.
По утру в узкой старице с холодной водой они ловили плащом, как кошелём, рыб и пекли над углями. Неждан смотрел, как от жара покрываются золотисто-коричневой корочкой серебристые рыбьи бока и спросил:
– У тебя правда серебро есть?
– Есть, – ответил Парамон и подул на угли.
– А зачем тому сказал? Может, так бы отпустили…
– Не лжесвидетельствуй, – ответил Парамон, глядя холодными, как вода, глазами. – До конца говори.
