«Бывает. Произошло ведь», – успокоил себя Смирнов.
Когда все поели, он подозвал Трохина.
– Троха, по-быстрому собери посуду, со стола вытри. В общем, сам знаешь.
Тот кивнул.
– Давай, Троха, – напутственно хлопнул он его по плечу и пошёл на кухню.
На плите выкипала литровая кружка с водой для чая. Поспешно снимая ее, он обжёг руку.
– Чёрт! – выругался Смирнов, потом, поглядев на кружку, растеряно подумал: «Ну вот, готовил для начальника, а начальника больше нет. Что ж, бывает и так».
Сунув обожженную руку в кастрюлю с холодной водой, Смирнов подумал, что неплохо бы начать готовить суп на завтрак. Вздохнув, он набрал полную двадцатку воды и поставил ее на плиту. Потом пододвинул на середину кухни маленькую кастрюльку с водой, поставил рядом табуретку и полез в нижний шкафчик за мешком с картошкой.
Картошка, как всегда, была наполовину гнилой. Откуда её берут такую, Смирнов пытался понять чуть ли не с первых дней службы в армии. В поварской учебке, куда его направили с КМБ, их не раз посылали на склад перебирать капусту, картошку и тому подобные фрукты-овощи. Так вот, на самом деле там и перебирать-то было нечего – всё наивысшего сорта. Поэтому загадка о том, откуда во всех армейских столовых берется такая гниль, до сих пор была для Смирнова неразрешима.
Ещё раз, чисто по инерции, подумав об этом, Смирнов вздохнул для порядку и сел на табуретку. Вытерев об штаны нож, он стал чистить картошку, ковыряясь в мешке в поисках более или менее целых клубней.
Начистив полкастрюли, он отложил в сторону нож и вытер о тряпку грязные руки. Сигареты лежали в кителе, висящем на крючке. Достав и закурив одну, Смирнов снова уселся на табуретку.
Из караула доносилось позвякивание. «Вооружаются на смену», – механически отметил про себя Смирнов и снова взял в руки нож.
В этот самый момент он понял, что что-то идёт не так. Рука сама сжала рукоятку ножа с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Смирнов широко раскрыл от изумления глаза. Сигарета выпала из разжавшихся губ и коротко пшикнула в кастрюле с чищенной картошкой.
Острие ножа смотрело точно в живот.
Рука сделала быстрый рывок, Смирнов глухо ойкнул, и с лезвия ножа в кастрюлю, рядом с плавающей сигаретой, упали тёмно-красные капельки крови.
15
Ноги Шарапова лежали за порогом, а голова покоилась в коридоре. Роковой удар о дужку щеколды затормозил падение и отбросил верхнюю часть туловища назад. Увидев тонкую струйку крови, текущую из небольшой в, общем-то, раны на виске, и уже образовавшую маленькую лужицу на полу, Катышев вдруг не выдержал и заорал:
– Что это?!! Что это, я хочу знать?!!
Продолжение этого вопля было настолько нецензурным, что Латышев невольно поморщился.
Осокин не стал морщиться. Он развернулся и со всей силы съездил Катышеву по зубам.
– Заткнись, – процедил он.
Катышев прижал ладонь к окровавленным губам и молча отошел в сторону. И тут же, словно из ниоткуда, возник Голубев и склонился над телом помощника. Нащупал на руке вену и замер.
– Пульса нет… Всё, – сказал он по окончании томительно долгой минуты молчания и встал.
Где-то в углу судорожно дышал Катышев.
– Мужик ты или баба? – услышал Голубев спокойный вопрос Осокина, обращенный к Катышеву, после которого последовало не менее спокойное продолжение:
– А ну вали отсюда, а не то будешь лежать рядышком.
Катышев ещё раз судорожно вдохнул, пробормотал что-то и побрёл в сторону спального.
