Он подошел к стене, где-то провел рукой, и портрет Шлимана вдруг повернулся ко мне ребром, открыв вид на дверцу сейфа, вмонтированного в стену.
Почти не заслоняя циферблата, Надыбин набрал комбинацию, открыл сейф и достал изнутри нечто, похожее на большой конверт темно-желтого цвета.
– Здесь лежит бумага, которой более 560 лет! – в его голосе слышалось благоговение. – Но рассказать о ней мне хотелось бы в другой обстановке. – Он оглядел каминный зал: – А давайте перейдем в мой кабинет.
Глава 4. ДРЕВНИЙ ДОКУМЕНТ
Надыбин распахнул одну из внутренних дверей, и мы оказались в небольшом коридорчике без окон, отделанном дубовыми панелями и освещенном светильниками в виде факелов.
В торце коридорчика, за другой дверью, находилось, как я вскоре смог убедиться, отдельное помещение, являвшееся кабинетом моего увлекающегося собеседника.
Это была средних размеров комната, всю дальнюю стену которой занимало широкое окно, выходившее в сад. По обе стороны окна топорщились собранные в складки плотные шторы. Сейчас вся комната была наполнена солнечным светом. Однако не составляло труда представить, что при закрытых шторах она даже ярким днем погружается в полумрак.
Как и в гостиной, здесь тоже имелся камин, только меньших размеров.
Письменный стол, несмотря на свою солидность, также уступал габаритами тому, что стоял в гостиной. Сбоку от него из аккуратно закамуфлированной под нагромождение камней кадки поднимался гигантский кактус, почти достигавший своей колючей макушкой потолка.
Я уже не удивился, увидев на стене портрет Шлимана. Рядом висел еще один портрет – Гомера. Чуть сбоку красовалась древнегреческая маска. Полагаю, это была копия так называемой посмертной золотой маски Агамемнона, найденной Шлиманом при раскопках Микен.
Еще левее висела небольшая миниатюра в рамке.
– Вот! – с гордостью сообщил мне Надыбин. – Гравюра из книги Яна Гевелия. Вытащил вчера из компьютера. Улугбек в кругу виднейших астрономов мира, рядом с музой Уранией – покровительницей астрономии.
– Это всего лишь аллегория, причем довольно поздняя, – заметил я. – Кажется, 17-й век. Улугбек изображен здесь автором-поляком в виде условного восточного мудреца. О каком-либо сходстве с оригиналом говорить, конечно, не приходится.
– Но ведь его прижизненных изображений не сохранилось, так? – сощурился хозяин. – Известный скульптурный портрет Улугбека – это работа нашего антрополога Герасимова, выполненная по черепу. Я слышал, что не все специалисты согласны с его интерпретацией этого образа.
– Существует, по крайней мере, одно прижизненное изображение, – возразил я. – Это миниатюра очень высокого художественного достоинства, подлинник которой хранится в так называемой Фрировской галерее искусств в Вашингтоне. Улугбек изображен на ней в кругу семьи и придворных в момент подготовки к охоте. По мнению специалистов, эта миниатюра выполнена неизвестным автором лет за шесть-семь до гибели Улугбека. На ней он запечатлен цветущим и полным сил мужчиной, тогда как Герасимов показал его глубоким стариком. Впрочем, логично допустить, что верны оба изображения. Просто последние годы жизни были для Улугбека весьма тяжкими во всех отношениях, они-то и привели его к нервному истощению и преждевременному упадку жизненной энергии.
– Как вы сказали? – переспросил Надыбин. – Фрировская галерея искусств? Полагаю, это изображение есть в Интернете?
