Звук. Стихотворения и поэмы - страница 5



– Ого! У нас тоже гон!
А лось вполглаза смотрел на нас
и словно поддакивал в тон.
А, может, думал (был глаз багров,
и в теле выл ураган):
«Что, если врезать промеж рогов
этим двум дуракам?»
Нет, он развернулся громадой всей,
словно себе сказав:
«Ну их, вот не видали лосей!
Что я им, динозавр?»
Ушёл, орешник смахнув сгоряча,
своим житием умудрён.
Лишь трактор вослед запоздало рычал
и траками цапал дёрн.

Печь

Э, как славно сбивали из глины печь!
Спешка бы ни к чему, да зима вот приспичь.
Дед-хозяин – старый кокшар,
хоть не про деда речь,
и не про то, что искать бы, мог он найти кирпич.
Речь: как весело мужики сбивали печь!
Как взлетали без устали берёзовые молота,
и был каждый молот, как певчая птица, певч!
И была каждому прежняя, в роще, жизнь —
маета-а!..
И серьёзно так мужики сбивали печь,
словно забивали глиной дощатый гроб,
который сбросили в яму с высоких плеч
и так трамбовали,
что втрамбовали и холмик-горб.
И до конца была сбита в зимовке печь,
и дед самолично взрезал печке устье ножом,
и, чтоб тягу проверить,
спешил ком газеты зажечь,
а после, выпив, сопел: на печку ведь нюх нужон.
А мужики, набравшись,
перецеловались и млад и стар.
А когда в печи разгорелось
(не только газеты ком),
дым – как покойник, не хуже святого Лазаря —
встал, а когда вышел в трубу,
сильно заплетал ногами и языком.

«Над средне-русскою равниной…»

Над средне-русскою равниной
от трав до звёзд – антициклон.
Он, как… Господь, как всё сравнимо
одно с другим, и целиком,
и по частям! Но кровенея,
наружу сердцем, Ты и сам,
Господь, растащен по сравненьям
на бисер тем… Да ну, к свиньям.
Я сам трепал Тебя… Так тянет
меня и ныне, что есть сил,
воскликнуть: «Однопланетяне,
я понял вас! А вас сравнил».
Но всё ж с любым, пускай завальным,
сравненьем, чур меня туда,
где мать, где городок с названьем,
в котором «волок» и «вода»,
где вихрь души людской, единой,
стоит один на тыщу верст
на средне-русскою равниной
от самых трав до самых звёзд.

«Ты полюбишь ту землю…»

Ты полюбишь ту землю,
на которой полюбишь впервые,
где впервые и ревность окажется в радость,
где вокруг горизонты, как стёкла стоят ветровые,
защищая от бурь и невзгод
и от всех неурядиц.
Здесь бы жить бы да жить,
все прошедшие годы позвать бы,
дорожить, как наградой,
любою душевною раной,
но по долгу приличия,
как после похорон свадьба,
тут влюбиться по-новой
до смерти всё кажется
рано.

Строка в тетради

«Да. Слабость и грубость – родные сестры.
Добро и сила – родные братья» —
я так записал в дневнике подростком
и сам не знаю, чего это ради.
Потом взрослел. Получал под рёбра.
Краснел от стыда и белел от злости,
но всем этим чувствам, и злым, и добрым,
уже не мог отказать в отцовстве.
Их всех мне выпало полной мерой.
Но чувствую, вот уж пора настала —
в мир вышли мои и любовь, и вера,
как дочери в день выпускного бала.

«Есть родина печали и смиренья…»

Есть родина печали и смиренья.
Она ни с малой буквы, ни с большой.
Есть родина иного измеренья,
вне постиженья телом и душой.
Там дом стоит – пока он не обрушен.
Там виден холм – он не порос быльём.
Но там при жизни я ещё не нужен.
Вот как тебе, пока в тебя влюблён.

ГЭС под деревнею Великая

Река степенно воды двигает
и сонно дышит в берега,
но под деревнею Великая
преображается река.
Она тут мается и пенится
всей мощью праведных телес
с тех пор, как старенькую мельницу
здесь переделали под ГЭС.
Теперь плотина раскурочена
не гонит ток, не мелет хлеб,
и вся тайга насквозь прострочена