– Дорогой профессор, судьба распорядилась иначе, – сдержанно сказала она, наливая себе стакан «Пенистого Абсурда». – Я летела на Квазибаран, на конференцию по теме «Квазидиктатуры на планетах с изоляционными субструктурами», и вдруг… захват. Пираты. Настоящие, с клыками, саблями и криками «арр!» на нескольких языках. Почти всех перебили. А меня… продали сюда. И тут меня выкупил бармен Джакуззи. Старый итальянец с тремя головами. Вместо того чтобы сделать из меня рабу, он научил барному делу. Открыл тайны коктейлей, передал язык химии и вкуса, обучил трём сотням межпланетных наречий и показал приёмы защиты от самых опасных тварей вселенной.
– Ты себе ещё и четыре руки имплантировала… – вздохнул профессор и закрыл глаза. – Мы слышали о захвате… Тебя оплакивали. Особенно я. – И вдруг, по его щеке скатилась слеза. Кристаллическая, насыщенная болью и стыдом.
– Вы, профессор? – Галия округлила глаза. Даже одна её бровь встала вверх, что с шестирукой женщиной случалось редко.
– Да… – признался старик, опустив голову. – Я был в тебя… тайно влюблён. По ночам выл, тосковал, вспоминая талантливую женщину, которая в своей диссертации «Гравитационные аномалии общественного порядка в государствах Тезыкина и Марограда, 22—23 веках на Плутоне» описала сложные межвидовые контакты за ресурсы. Ты была гениальна, смела, ты умела видеть паттерны в хаосе!
Галия закатила глаза. Вспомнила кафедру, загаженный принтер, который вечно жевал курсовики, вечные обсуждения этики межвидового каннибализма и магистерский хор студенческих зевков. Она вздохнула.
– Да, были времена…
Затем лицо её посуровело.
– Но теперь я здесь, профессор. Я не академик. Я бармен. Единственная, непререкаемая власть в этом заведении. Закон. Суд. Кара.
– А… как же университет?.. – пролепетал профессор и, прежде чем услышать ответ, залпом выпил «Кровавую Мэри».
Его лицо в тот же момент посинело, как ледяной газ Юпитера. Усы – пышные, мягкие, напоминающие антенны у вялой омелопиявки – встопорщились, напряглись, заискрились. Один ус даже треснул на конце. Профессор заморгал, потом запищал сквозь стиснутые зубы:
– Это… это же… экстракт солнечного плазмоида! Ты что, пытаешься меня сжечь?
Галия ухмыльнулась. Шесть её рук продолжали работать, не останавливаясь ни на секунду.
– Это не университет, профессор. Тут не защищаются диссертации. Тут защищаются границы. За стойкой.
И где-то позади них снова заиграла музыка.
– А вы каким курсом здесь, профессор? – спросила Галия, не отводя взгляда от тёмного угла бара, где, судя по всему, завязывалась ссора между крабоносами и керогазами.
Крабоносы – тяжёлые, массивные создания с панцирем, блестящим, будто покрытым лаком. Их головы напоминали мясистые щупальца, собранные в пучок, а вместо рук – здоровенные клешни, которыми они нервно постукивали по столам. Вечно раздражённые, крабоносы славились тем, что сначала били, а потом выясняли, кого били и зачем.
Керогазы, напротив, выглядели хрупкими и тонкими, как антенны. Их тела состояли из переплетения органического кремния и волокон света. У них не было ртов – только мигающие решётки-переводчики на шее, и разговаривали они короткими световыми импульсами. Слух у них отсутствовал, но обоняние развилось до такой степени, что они ощущали эмоции других буквально носом.
– Я… бросил науку… бросил студентов… – со вздохом произнёс Хазратов. – Не мог забыть тебя. И в тоске отправился в путь. За три сотни лет я многое повидал. Но впервые, у самой Черной дыры…
