И всё же он заснул.
Неведомо как, несмотря на леденящий холод, напряжение в каждом мускуле и страх, как кислота, разъедающий сознание, Генрих провалился в сон. И снилось ему, что он снова в зале Учёного Совета университета – той самой, обитой красным деревом, где портреты прежних ректоров смотрели с высоких стен, как мертвые судьи.
В центре – кафедра, за которой громоздился Абдулазиз Камилов, лысый, желчный, с голосом, как резаный железом воздух. Его черный академический сюртук был безупречно отглажен, а шея – словно намеренно выдвинута вперёд, как у наблюдающего ящера. На узком лице – омерзительная маска превосходства. Он с отвращением тряс в руках распечатку, которую принёс Райзе.
– Сэр! Это бред! – рявкнул Камилов, бумага дрожала в его пальцах, как пойманный зверёк. – Вы написали чушь, галлюцинации, псевдонаучный бред!
– Извините, господин Камилов… – начал Райзе, лицо его вспыхнуло от гнева и унижения. – Но всё это написано по результатам прямого наблюдения! У меня есть генетический материал, анализ! Я фиксировал…
Но его прервал смех. Горький, коллективный, как плесень на хлебе. Весь Учёный Совет – академики, доктора, заведующие кафедрами – закатывались, как хор клоунов в костюмах ученых. Кто-то сполз под стол. Кто-то хлопал ладонью по столешнице.
– Генетический материал, хах-ха-ха! – ехидно пел Камилов. – Выцедили ДНК из костей, которым сотни миллионов лет? Извлекли, что ли, с помощью магии?
Он наклонился, глядя на Райзе поверх очков – это был взгляд хищника, не жалеющего, а смакуещего будущий укус: тяжёлый, прищуренный, ледяной, полный брезгливого превосходства.
– Скажите ещё, что вы побывали в прошлом! Прогулялись по триасу, хм? С динозаврами чаю попили?!
– Да, я был в прошлом! – закричал Райзе. Голос его звенел. – Я был в мезозое! Я видел это собственными глазами!
И тут он проснулся.
Влажный, душный воздух мезозойского леса ворвался в его лёгкие. Всё было на месте: мягкие, но цепкие полосы накидки, сжимающие тело, ствол древней араукарии за спиной, густая листва над головой. А внизу, сквозь просветы в кроне, шевелилась древняя жизнь: шорохи, писк, утробные хрипы, хруст и всплески – как будто сама Земля скрежетала костями, не зная покоя.
Генрих долго молчал, вглядываясь в эту ночь. Деревья молчали, животные жили по своим кровавым законам, но ни один из них не смеялся. Ни один не плевался презрением. Ни один не строил из себя Бога в очках.
«Пусть она примитивна и жестока – эта жизнь, – подумал Райзе. – Но она честна. Здесь тебя рвут за слабость, не за идеи. Здесь всё понятно. А вот там, среди людей, всё хуже. Там злоба маскируется под научную строгость, зависть носит мантии, невежество гордо сидит в президиуме…»
Он скрипнул зубами и подумал: Учёный Совет – это хуже Мезозоя. Там тебя не сожрут – нет, они медленно высмеивают, травят, заставляют сомневаться в реальности самого бытия. Там нет когтей, но есть слова – острее любого клыка.
Генрих обнял дерево. Оно было живое, грубое, но молчаливое. И сейчас это было лучшее, что могло быть рядом.
6.
Второй день был не проще первого. Даже наоборот – куда изнурительнее. Генрих прошёл сквозь ещё один участок леса, где воздух, казалось, слипался в лёгких. Несколько раз ему пришлось замирать в гуще листвы, чтобы избежать столкновения с хищниками. Один раз его чуть не заметил Tyrannosaurus rex – настоящий кошмар плоти и костей. Он появился внезапно, как цунами, неумолимый, монструозный. Его массивное тело – глыба мышц, жёлтой шкуры, тяжёлого хвоста, – дрожало от внутреннего напряжения. Голова с костяным гребнем двигалась из стороны в сторону, как прожектор, а глаза, крошечные и жестокие, рыскали по окрестностям, выискивая движение.
