Генрих замер. Полностью. Он даже не моргал. Возможно, именно это и спасло его – может, гигант не распознал очертания неподвижной фигуры как живое существо. Или просто был сыт. Тираннозавр прошёл мимо, тяжело дыша – хрипло и низко, как вулкан перед извержением. Земля под ним дрожала. Генрих чувствовал каждое сотрясение грудной клеткой. Только когда тяжёлые шаги затихли, он позволил себе вздохнуть. Влажный от страха, весь в поту, он почувствовал, как к телу прилипли листья, грязь и жужжащие насекомые. Вырвавшись из оцепенения, он быстро достал флакон из медкомплекта и обрызгал себя дезинфицирующей смесью. Резкий запах отпугнул кровососов.
Но впереди ждала новая угроза. Болото.
Оно раскинулось перед ним, как рана на теле планеты. Первобытное, вонючее, вязкое. Густой запах сероводорода ударил в ноздри, но фильтры в носу спасли от удушья. Болотная жижа переливалась серо-зелёным. Поверхность дрожала, как холодец, изредка вспухая пузырями газа, что лопались с глухим хлоп, испуская струи гнили. Где-то булькнуло, будто утонул кто-то большой. Над гладью вились тучи мошкары, кружа в плотных облаках, словно комары-призраки заблудших эпох. Гниющее болото простиралось до самого горизонта, мутное, как сознание больного.
У Генриха внутри всё сжалось. Болото – это кладбище. Под его чавкающим илом миллионы жизней были захоронены навечно, обречённые стать частью будущего – нефтью, бензином, мазутом. Генрих на мгновение представил, как его «Шевроле» заправляется тем, что когда-то ползало, дышало и умирало здесь… Парадоксально, но это вызывало в нём какое-то странное благоговение.
– Но мне нельзя оставаться, – прошептал он, развернув карту. Она показывала, что обход займёт сутки, а прямой путь – всего полдня. Вариантов не было.
Он выломал крепкую ветку, превратив её в шест. Осторожно, шаг за шагом, проверяя каждую точку, он двинулся вперёд. Болото всасывало, засасывало, пыталось схватить за ноги. С каждым шагом приходилось прилагать усилие, чтобы вытянуть ногу обратно. Временами приходилось карабкаться на островки, поросшие папоротником и мхом, словно на крошечные спасательные плоты в океане гнили.
Пузырьки газа лопались у ног, выпуская волны мерзкого, липкого вони. Солнце стояло в зените, но его свет был чужим. Это было не то ласковое солнечное тепло, что Генрих знал с детства. Оно было жёстким, пекучим, почти агрессивным. Казалось, оно не освещает, а обжигает, выжигает. Его цвет был иной – не золотой, а тускло-жёлтый, с примесью зеленовато-серого, как свет сквозь грязную воду. Может, виновата атмосфера, перенасыщенная кислородом. А может, само Солнце тогда было другим – свежее, голоднее.
Из болота вдруг скользнула змея, длинная и мокрая, как живой кнут. Она проскользнула мимо, будто болото было для неё родным домом. Генрих, сжав мачете, замер, готовый защищаться, но рептилия даже не взглянула на него, просто исчезла в трясине, растворилась в другой эпохе.
Он пошёл дальше, каждый шаг – борьба, каждый вдох – испытание. Но он не останавливался. Потому что за ним остался тираннозавр, впереди – путь, а под ногами – смерть.
К вечеру он, наконец, выбрался из болота – мокрый, грязный, но живой. Впереди простиралась каменистая площадка, где пыль и сухость были подобны блаженству после зловонной трясины. Генрих поднялся на неё, с облегчением выкинул обмотанный слизью и тиной шест и сел прямо на камень, не заботясь о грязи. Комбинезон вонял разложением и серой, но эта вонь, казалось, имела и пользу – мелкие твари и кровососущие насекомые облетали его стороной, не решаясь приблизиться. Однако мысли о стирке были бесполезны – воды поблизости не было, а если и была, то такая, в какую не сунешь ни руки, ни тем более одежду.
