только люби меня, только терпи меня, только будь рядом,
но рвётся пакет, рвётся цепь полимеров, рвётся надежда,
что будет со мной хорошо.
ты уходишь, и дом, и тяжелая поступь старой собаки, и плед, и забитые книжные полки
охвачены пламенем. рушится мир одного человека, способного вынести боль, но неспособного вырастить заново свет.
лампочка гаснет. это, наверно, надолго.
ты вроде есть. тебя, вроде, нет. ты когда-то была.
посмотри – твой любимый букет.
вот и всё, что когда-то просил: не сумей! не смени! не сменяй номера и почтовые ящики.
не смогу. я не верю, что будет тянуться веревкой с бельём между домом, построенным мной, и тем домом, в котором была ты,
этот пленочный мир из удобных пакетов, бутылок, посуды. плавленый мир.
бесполезный и
пузырящийся.
людное помещение, куда ты входишь на цыпочках,
продувается всеми ветрами. в открытые ставни
влетают свежие взгляды, свежая выпечка
рот заполняет слюнями.
работа отложена. серое утро тучами хмурится,
серое небо входит в квартиру, с ноги отворив калитку.
дома нечем заняться. нечего делать на улице.
в общество рвёшься пленённой страстями улиткой.
устрицей преподносишься новым знакомым – с шампанским —
на колотом льду – загребают руками, щипцами,
плотно приклеена клеем-моментом надежная маска.
люди кричат, люди пьют, лёд растаял,
и ты, притворившись, что весел, что понял
все шутки, а в голове «я смеюсь, но не вижу смешного»,
вернёшься в свою тишину, получишь немного покоя.
но день начинается, жизнь начинается снова
не будь дураком – постучи по дереву,
чтобы не сглазить, чтобы счастье не упорхну-ло,
чтобы ломом не пришлось раздалбывать двери,
за которыми отходил ко сну,
за которыми – матрас, наволочка, пододеяльник,
книжные ряды от пола до потолка.
за которыми – далекие /дальние дали/,
где берет начало река
расставаний, за которыми вдохновенье не уберёг,
возносил свою музу, забыв человека,
воспевал неживое, а о живом не мог,
капали дожди. каплями вместо снега
ложились на асфальт, море размером с лужу,
вафельница, яблоки, графин, опустевший холст,
сколько было дел, кроме жизни, простых и нужных,
сколько было жизни, помимо дел, все – коту под хвост.
разносился атмосферным давлением, выбегал
на улицу – отдышаться, снова нырнуть в трехмерность,
сам же сглазил, не стучал, хотя дерево было всюду,
проспал врага,
преодолел тошноту, дрожь в руках и ревность.
равнодушие наступило. новая эра, новая пора,
счастье рассеялось, точно дым из высоких труб,
говорила и показывала Москва, весь экран
занял ужас
от невозможности
испить подставленных
поцелую губ
просто не подумалось о другом
получается, был рождён в самолюбовании утопать.
сам себе другом, братом или врагом,
сам себе самым страшным стал, кем не думал стать.
просто не подумалось о другом
бился тоненький времени пульс
время состарилось, стрелки надели протезы,
мы уходили дворами, так было немного ближе,
мы избегали волнений – маршрут скоротать и срезать,
солнце падало, и мы опускались ниже,
ниже дна, ниже уровня моря, тревог, мы слагались,
в сумме нас становилось больше, чем было до,
мы боролись, а нам говорили – наглость,
мы кричали, а нас разрезали вдоль.
мы уезжали, часовым поясам утирали
нос,
и они, обернувшись, нас не могли узреть,
стрелки кружились в вальсе и вниз по спирали
спускались, катились, смеялись, кололись. и встретили смерть.
ну здравствуй! ну, здравствуй, нам бы здравствовать тоже,
