– Найдем, – твердо заверил Тропицкий и залпом осушил фужер приторного ягодного вина, – сам все перерою. Вам не говорили, в чем суть бумаги?
– Документ, переданный царем хану Кенесары, – деловито произнес Кубрин, – Асанов то ли выкрал его у Коканда, то ли купил. И этот документ, ни больше ни меньше, может изменить ход вой ны. Там очень плохо дела обстоят. Немец давит, и свои анархисты не хуже немца. И если этот документ окажется не в тех руках, то хана России.
– Так уж и хана? – приподнял брови от удивления Тропицкий.
– Не всей, конечно, – согласился Степан Константинович, – но нашей степной части точно хана. Хочешь честно? Меня лично предупредили: не доставлю бумагу – могу попрощаться не только с должностью, но и с торговлей. В банк уже распоряжения пришли, приостановить выдачу денег для дел Кубрина. Знаешь, что это такое?
– Найдем, – не ответил на вопрос Тропицкий, – Россия без Степного края – как гусеничка без лапок, кто ее толкать-то будет?
– Вот-вот. Точно, гусеничка, она и есть. А без банка купец первой гильдии Кубрин Степан Константинович тоже гусеничкой станет. Длинной и мохнатой. И каждый петух склевать захочет.
– У банка вчера свет горел ночью, – вспомнил Тропицкий. – Я наряд отправил. Говорят, ревизия. Документ за вашей подписью показали. Степан Константинович, я поначалу удивился, ревизия – и ночью, но теперь понимаю. Надо-с!
– Глазастый, чертяка, – Кубрин потрогал свои усы, сбивая налетевшую пыль мизинцем, – вынужден был проверить все остатки, чтоб, не дай бог, на нас ничего потом не списали. Эй… Ермухамет Валиевич, Иван Иванович, айда к нам. Давай, Андрей Иванович, налегай!
За столом уже колдовал Тихон – составлял тарелки с подноса. Тощий как жердь, с длинными волосами, обрамленными цветастой повязкой, и в расшитой красной рубахе – по мнению Кубрина, на даче слуга всегда должен был так одеваться. Тихон – свой человек, лет двадцать служит. Что ему пьяные купцы? И до всякого другого глух и нем. Стол накроет, в сторонку отойдет, в бане дровишек подкинет. Опять же, на Волге такого официанта видел, тот стерлядь ему подносил. На Ишиме стерляди нет, но Тихон и тут найдет, чем удивить – чтоб по-дачному, без вычурности. На столе одно за другим появлялись заготовленные на обед блюда: отварные щучьи головы, залитые густым, жирным бульоном с перетертым чесноком; жареные караси на скворчащей сковороде, обсыпанные молодой подваренной крапивой; вяленый золотистый лещ-горбач, размером с небольшой зонт; копченые лини, раскрытые по хребту и сложенные стопками друг на друга; в суповой глубокой тарелке дымилась уха, только что снятая с костра, и аромат черного душистого перца, запах лаврухи и петрушки сводил с ума не только собравшихся возле стола людей, но и пчел, которые дружно атаковали Тихона, разливавшего уху по тарелкам.
Ели молча. Кубрин, отложив биту под плетеное кресло, густо загребал баской и дул на уху, выжидая, когда остынет. Байщегул с Егоровым повторяли за ним, но старались растянуть уху в своих тарелках – неизвестно, что после еды ждет! Тропицкий же ел быстро, не дул. Ложка у него была расписная, хохлома, оттого, наверное, и пчел у рта кружило много, как у цветка собирались нектар взять.
– Проглотил, – изумился Кубрин, – Андрей Иванович, ты ж пчелу проглотил! Егоров, ты видал?
Егоров закивал в знак согласия, хотя ничего не видал, кроме своего красного носа и ложки с ухой под ним.
