— Открой глазки, радость моя, — шёпотом мне в губы, и не послушаться нереально. — Мы же тренируемся, да, Маш?
В смысле это он так разрешение спрашивает?
Заворожённая блеском льдистых, истинно-сибирских глаз, я уже мало что соображаю. Не мне играть в эти игры, и не сейчас.
Легко улыбнувшись, Глебов приподнимает край кофты, положив обжигающе горячую ладонь мне на поясницу. Эта же ладонь поднимается выше, добираясь до края белья. Волнует ли это меня?
Ещё как! Но, увы, не в том смысле, в котором стоило бы. И не знаю, что при этом и куда у меня выделяется, но возмущения нет. Есть рваное дыхание, такое же, как у него. Есть желание податься ближе. Есть, наконец, волнующая дрожь, скручивающаяся тугим узлом где-то внизу и очень глубоко, когда Глебов вжимает меня в себя, не стесняясь демонстрировать собственное желание.
Гораздо большее, чем у того моего парня.
И вот это всё находится так далеко от страха, как я от балерины. А на лице Глебова появляется такая улыбка, что последние зачатки моего робкого возмущения захлёбываются желанием вернуться во вчерашний вечер. И ни разу не для того, чтобы уснуть в обнимку.
Вцепившись ногтями в его предплечье, я просто жду, но этот… слов нет, чтобы подобрать ему название.
— Нас ждут, Маш. — Вместо поцелуя — волнительный шёпот на ухо. — На обед.
***
Собственно, обед.
Специфический по всем фронтам. Потому что на столе дичь, и за столом, в общем-то, тоже. Но если первое понятно и логично, то мёртвая тишина, в честь приезда любимого и единственного сына, уже не очень.
Надежда, что вчера вот это всё мне показалось, не оправдывается, и сейчас я преувеличенно аккуратно насаживаю на вилку кусочек мяса.
— Машенька, — делает очередную попытку завести оживлённый разговор Татьяна Михайловна, — а где вы работаете?
То есть они совсем не в курсе, да? Я медленно поднимаю взгляд от тарелки и натягиваю на губы улыбку, сдерживаясь, чтобы не посмотреть на Глебова.
— Пока я только учусь, на очном. И иногда подрабатываю фрилансером, в основном делаю сайты и так, по мелочи.
— Учитесь? — И как бы улыбка на месте, а вот взгляд Татьяны Михайловны так и норовит съехать на сына.
Но она сдерживается, очень профессионально сдерживается, однако тишина после её вопроса снова становится какой-то напряжённой.
— Да, на пятом курсе «Информационной безопасности».
Мне сейчас показалось, или она и правда попыталась незаметно и с облегчением вздохнуть? Я что, даже на восемнадцать не выгляжу?
— А где вы познакомились с Ильёй?
— Мам, а сама как думаешь? — хмыкает Глебов, сидящий справа от меня, и накрывает мою ладонь своей.
Татьяна Михайловна переводит озадаченный взгляд с наших рук на лицо сына. Отложенные приборы негромко звякают по тарелке, а сама она кладёт подбородок на сцепленные пальцы рук. При этом Шестинский-старший продолжает тратить время обеда на толстую книгу в чёрном переплёте. В ней явно происходит что-то поинтереснее нашего разговора.
— А разве тебе можно?.. — она не договаривает, но всё понятно и так.
— Мне всё можно, — со смешком отвечает Глебов, — особенно если сильно хочется. — Наклонившись к моему уху, он шёпотом добавляет: — Правда, ведь Маш? Улыбайся, пока мама не подумала, что я тебя заставил.
И я улыбаюсь, пытаясь вообразить на месте Татьяны Михайловны собственную маму. Вот только моя мама — доктор психологических наук и проницательности в ней больше, чем во всех Шестинских вместе взятых. Стоит представить, что бы она сказала в ответ на этот цирк, становится плохо.
