Институт экспериментальной медицины. Санкт-Петербург
Очередной рабочий день близился к своему завершению. Он ничем не отличался от многих других, медленных и бесцветных. Несмотря на все усилия, прогресса с больными добиться не удавалось. А возможно…никогда и не удастся. Возможно, весь этот центр – никому не нужное и совершенно бесполезное дело.
Взгляд переместился на портрет в рамке, который всегда стоял у него на столе. На нём были изображены три лица…три счастливых лица. Он с женой и дочерью. Самая лучшая фотография. Весь мир померк после смерти жены. Вокруг всё стало чёрным. Он бы сломался, не будь Вари. Она осталась единственной ниточкой, связывающей его с жизнью.
Погружённый в невесёлые мысли, Силантьев поднялся с кресла и подошёл к окну.
Далеко за окном двигались бесконечные потоки автомобилей. Высотки так и пестрели красочной рекламой. Жизнь в городе бурлила, как и всегда.
Неожиданно на глаза попался пожилой дворник. Он шёл очень медленно, подбирая мелкий мусор и складывая его в огромный чёрный полиэтиленовый мешок.
«Зачем ему такой большой мешок?! Хватило бы и маленького пакетика!» – пробормотал под нос Силантьев, наблюдая за дворником.
Наблюдение за дворником неожиданно привело его к мысли об их медицинском центре; вот так и у них: построили целое здание, а по сути, хватило бы одного кабинета.
– Николай Николаевич! К вам гость из Москвы! Геннадий Андреевич… Тонкошкуров.
В голосе секретаря отчётливо улавливались весёлые нотки. Видимо, забавной ей показалась фамилия высокого гостя; тот курировал работу исследовательского центра со стороны министерства здравоохранения.
Вскоре появился и сам Тонкошкуров, собственной персоной. Едва войдя в дверь, он широко развёл руками:
– Ну чего тут придумаешь?! Такой фамилией наградил Господь! С другой стороны, ведь могло быть и Толстокожев или чего похуже?!
Силантьев не смог сдержать широкой улыбки.
– Уже лучше. А то лоб наморщил так, словно тебе не пятьдесят пять как мне, а все девяносто.
Они тепло поздоровались. Завязался лёгкий разговор. Говорили так, как обычно разговаривают два старых друга. Они и были старыми, добрыми друзьями, однокашниками. Судьба развела: Николай по-прежнему занимался медициной, а вот товарищ пошел по пути чиновника от медицины. Но жизнь показала, что, вроде, каждый из них оказался на своем месте. Встречались не часто, но неизменно тепло.
– Порадовать тебя нечем, Гена! Есть мелкие движки, но серьёзных результатов нет.
– Николай! У нас с тобой разные взгляды на экспериментальную медицину. Я считаю, что любой, даже самый незначительный, прогресс – это победа. Именно из них и складываются настоящие революции в медицине. А тебе хочется всё сделать быстро. И вообще, я здесь не для обсуждения текущих дел.
На лице Силантьева отразилось недоумение. Тонкошкуров никогда без серьёзной причины не приезжал в гости.
– Дома проблемы? – Силантьев с беспокойством вглядывался в лицо друга, пытаясь понять, какое исключительное событие, кроме работы, привело его в институт.
– У меня всё отлично. Семья в порядке. Раз уж зашёл разговор, хочу спросить, как там моя крестница? Как Варя?
Силантьев невесело улыбнулся.
– Как ушла в полицию, так там и работает следователем. Даже волосы коротко остригла и ходит теперь строго только в джинсах и кожаной куртке.
– И в работе, и в жизни вся в покойницу мать. Пусть земля будет пухом Катеньке! А характер? Не меняется?
