73 - страница 5

Итак, мой друг решает, что если отлить пол-литра настойки, разбавив недостачу водой, будет совсем незаметно. Мы получим новые и явно приятные ощущения, а родители ничего не узнают. Такой вот честный обмен.

Приняв твёрдое решение расстаться с алкогольной девственностью, Димка немедленно лезет за спинку своей кровати, где в изголовье величественно стоит бутыль. Начинает тянуть её за горлышко. Вы пробовали в четырнадцать лет одной рукой поднять пятьдесят килограмм? Плюс вес тары. Он тянет её сантиметров на десять вверх, и бутыль выскальзывает из руки. Этой высоты вполне достаточно. Раздаётся звук, похожий на утробный стон. Затем звучит высокая нота, и бутыль лопается, освобождая из своего чрева на просторы идеально прибранной квартиры-музея всю настойку.

Я заворожённо смотрю на то, как неоказанные разнообразные услуги мощной волной красного цвета выкатываются из-под кровати и проникают под ковёр, унося его за собой. Цунами из домашнего вина красиво разбивается о новые белые обои и с сокрушительной мощью несётся к выходу из комнаты. Прямо туда, где в проёме двери стою я. Рядом со мной стоит большой мешок с мукой. Мука тоже наверняка получена Димкиными родителями в результате какой-нибудь хитрой многоходовки по обмену услугами. Но настойке в выскобленный до блеска зал нельзя, и я, не особо раздумывая, пинком отправляю мешок драгоценной муки в горизонтальное положение, создавая на пути разливающегося моря вина подобие плотины.

Мука плавно впитывает в себя всю энергию разбушевавшейся стихии, и вскоре винный шторм в спальне стихает. Мы с Димкой, как потерпевшие кораблекрушение, сидим, забравшись с ногами, на его кровати посреди всего этого ужаса. Димка безмолвно и вопросительно смотрит мне в глаза.

– Димон, да не переживай ты так! Никто же не умер! Ну, нагадили немного, теперь будем устранять. – Мне и самому не по себе от масштаба разрушений, но другу гораздо хуже. Надо срочно его поддержать. – Сейчас мы по максимуму всё вычистим, у нас ещё ночь впереди. Мамке скажешь, что решил к их приезду прибраться и заодно пыль вытереть и пол помыть за бутылью с вином, но, как назло, пробка соскочила, когда её двигал! Понял?!

Страх в его глазах тихо тает, и появляется надежда на благополучный исход. Версия для матери – так себе, но всё же лучше, чем совсем ничего.

Остаток долгой и безлунной ночи мы с другом, раздевшись до трусов, трудимся так, как не трудится сегодня ни одна клининговая компания. Трудимся и на страх, и на совесть. Моем и трём всё, что только можно отмыть и оттереть. То, что оттереть нельзя, мы тоже с усилием, но оттираем.

К утру у Димки опять дом-музей. Только без вина и муки. Ковёр мирно сушится на балконе. На него настойка не повлияла, он и до неё был красный.

А нам с Димкой и без вина безотчётно хорошо. Мы в трусах стоим на балконе, улыбаемся друг другу и глубоко дышим, опираясь локтями на мокрый и ещё терпко пахнущий настойкой ковёр. Мы получили мощную встряску, из которой доблестно и достойно вышли. И нет ещё пока в наших юных жизнях долгих и бессмысленно одинаковых дней, вгоняющих в беспросветную тоску. Нет мучительных переживаний и сомнений о жизни и её смысле. Солнце медленно окрашивает крышу соседнего дома в розовые тона, а это значит, что длинная и безлунная ночь для нас закончилась.

Маленький, но увесистый резиновый мячик неожиданно и больно ударил зазевавшегося Женьку прямо по губам. Во рту омерзительно хрустнуло. Оглушённый Женька залез пальцами в рот и, поковырявшись, вынул на всеобщее обозрение передний, широкий, как у кролика, молочный зуб. Несколько секунд, растерянно моргая, смотрел то на него, то на притихшего Андрюху Колпакова, а затем громко и заливисто разревелся.