А гоеше маме - страница 21

– Шма Исраель…^{> [64]} – стоя на коленях и, как ребенка, качая на груди священный свиток, шептал окровавленными губами молитву Мойше-Бер. – Адонай Элохейну – Адонай эход…^> [65]

– Ой, боже мой, боже… мой, боже мой, что же это, Мендл? Они убьют нас, – всхлипывая, причитала Маня Шлосберг, мертвой хваткой вцепившись в рукав мужа, но, вдруг охнув, осела на землю, словно выпустили из нее воздух.

Всего на несколько секунд пережил жену аптекарь Мендель, наповал сраженный метким винтовочным выстрелом. Упал навзничь, широко раскинув руки со сжатыми кулаками, кузнец Мотл. Рядом на боку, неестественно вывернув руку, остановившимся взглядом смотрела на мужа Соня.

– Мама! Мама! – дергая за рукав бездыханное тело матери, плакал перепачканный в крови ребенок.

Прижимая к груди свой саквояж и терзаясь бессилием хоть чем-то помочь умирающим вокруг людям, дико озирался по сторонам доктор Мейер Френкель, но пулеметная очередь оборвала и его жизнь, а с ней – и терзания о невыполненном врачебном долге. Упали друг на друга скошенные свинцом Ривка, старик Залман и баба Люба. Еще дышал, захлебываясь кровью, Зямка, а поодаль, на песке у самой кромки воды, замер навсегда Бенька.

Истошно кричал, прижимая окровавленные руки к простреленному животу и суча по песку ногами, Рыжий Мендл. В луже крови лежал ничком, вытянувшись во весь свой немалый рост, богач Борух-Шолом Лейбович, а чуть поодаль, раскачиваясь и обхватив голову руками, сидел на земле у мертвых тел жены и дочери обезумевший от горя бедняк Бейрах Фрост. Закрывая собой грудного ребенка, мелко трясясь от страха и часто икая, куда-то ползла Соня Мазас. Кто-то плакал и беспрерывно жаловался на боль… Кто-то пытался… нет… все…

– Будьте вы все прокляты, сволочи! – с поднятым с земли камнем шел прямо на смертельные кусты Соломон Зильбер, но, срезанный пулеметной очередью, упал навзничь.

Попробовал приподняться, чтобы из последних сил все-таки бросить камень, но силы стремительно покидали непослушное тело. Откинувшись на спину и прерывисто дыша, Соломон еще какое-то время бормотал проклятия убийцам, но вскоре затих. Ненадолго пережив хозяина, разлетелась в щепки скрипка Изьки Флейшмана. Рядом со своим пробитым пулями барабаном лежал ничком барабанщик Шмуль. Так и не выпустив из рук кларнет, удивленно уставился широко открытыми глазами в безоблачное небо балагур и весельчак Мендл Риц.

– Злаааата, Злаааточкаааа! – обняв тело убитой жены и не обращая внимания на хлещущую из простреленной ноги кровь, сотрясался в рыданиях Додик Лин.

Со дня на день они со Златой ждали появления на свет первенца…

Один за другим, скошенные пулеметными очередями, падали люди в густую июльскую пыль, смешанную со свежей дымящейся кровью, хрипели, корчились в предсмертных судорогах и затихали навсегда. Шлосберги, Сандлеры, Трупины, Зильберманы, Лейбовичи, Ганзлеры, Сегалы, Френкели, Зильберы, Флейшманы, Зубовичи, Фросты, Лины… Мужчины и женщины, старики и дети, бедные и богатые, образованные и не очень – все сто восемьдесят шесть евреев Силене.

Ища спасения в этом аду, судорожно метался по залитой кровью поляне Яшка.

– Падай! Падай! – перекрикивая треск пулеметов и винтовочных выстрелов, истошно кричал ему сзади Иосиф, но обезумевший от страха Яшка, втянув голову в плечи, продолжал куда-то бежать, пока не упал, споткнувшись о чье-то тело.

Он попытался было встать, но на спину сверху навалился кто-то очень тяжелый, придавив к земле и заливая кровью. Человек что-то бормотал и всхлипывал, затем захрипел, и Яшка почувствовал, как напряглось придавившее его тело, выгнулось в предсмертной судороге, дернулось и обмякло, став еще тяжелей. Хлещущая из раны горячая кровь текла Яшке на шею и за ухом стекала на и без того забрызганную кровью траву. От навалившегося сверху веса стало трудно дышать, онемели придавленные рука и нога. Яшка попробовал высвободиться, но не смог и от ужаса всего происходящего вокруг: от мертвого тела над собой, от хлюпающей под щекой крови и от страха, что вот-вот задохнется, – потерял сознание.