– Ну мать твою, Дашка, хоть кол на голове теши! Сколько ни талдычу – как об стенку горох, – увидев незапертую сарайную дверь, в сердцах выматерил жену Степан. – Сколько раз говорил: закрывай на щеколду. Ей-богу, однажды вожжами перетяну.
Ступив внутрь, пошарил рукой по стене, ища висящий на крюке хомут, и вдруг замер.
– Кто здесь? – обернулся Степан на шорох за спиной, но рассмотреть в кромешной темноте ничего не смог. Выскочил из сарая, задвинул щеколду, побежал в дом.
– Случилось чего? – увидев испуганное лицо мужа, застыла на пороге кухни Дарья.
– А хер его знает, случилось или нет. В сарае кто-то.
Степан схватил со стола лампу, прихватил топор в сенях и выскочил за порог. Следом с ухватом выбежала Дарья. Присутствие за спиной жены придало духу, и, отодвинув щеколду, он резко распахнул дверь. Из темноты на него смотрели два испуганных глаза.
– Ах ты ворюга! Ты что здесь делаешь? – высветив лампой мальчишку лет восьми-девяти, грозно надвинулся на него Степан, схватил за шиворот и выволок из сарая. – Я тебе покажу, цыганское отродье, как на чужое зариться! Я тебя, мать твою…
И вдруг осекся на полуслове, разглядев пришитую на вымазанной в грязи рубашке желтую шестиконечную звезду.
– Ты это… чей будешь, малец? – смягчив тон и ослабив хватку, спросил Степан. – Силенский, местный?
– Я… из… Даугавпилса… приехал к дяде Йосе… в гости… – заикаясь и всхлипывая, ответил Яшка.
– Йоськи-сапожника племяш, что ли? – спросил Степан и, увидев, как мальчишка кивнул головой, помрачнел. – Вот горе-то! Сапожник он от бога был, царство ему небесное… Всех порешили изверги – и его, и женку с ребятишками. Так ты, получается, у меня все эти дни прятался?
– Нет, я со всеми… сначала… в синагоге сидел, а потом… когда на озере всех убили, я убежал…
– Как убежал? – округлил глаза Степан. – Там же всех…
– Дядьки когда проверяли – подумали, что я убитый, потому что дядя Йося на меня упал и из него кровь прямо на меня текла. Вот они и подумали… а потом, когда они ушли, я убежал. Я сначала в лесу сидел, а когда темнеть стало, я волков забоялся. Вот я и пришел сюда. Но я, дяденька, спал, я ничего не воровал… Я хотел только до утра побыть, а утром идти домой, в город. Меня дома мама с папой ждут и бабушка.
– А дорогу-то домой знаешь?
Яшка отрицательно покачал головой.
– Ох, что делается-то, боже ж ты мой, – перекрестилась за спиной мужа Дарья. – Ты сведи его, Степушка, от греха подальше, до Тимбергса, пусть они там разбираются, а у нас своих забот полон рот. Не дай бог прознают…
– Не прознают, если язык прикусишь, – сверкнул глазами на жену Степан. – Совсем свихнулась, что ли? Ты что, дура, не понимаешь, что они с ним сделают?
– А с нами что сделают, коль прознают? – Не сдавалась Дарья. – Вона – как с цепи сорвались…
– Да что ты мне заладила – прознают, не прознают, – оборвал жену Степан. – Плевать я хотел на них. А мальца не сдам, греха на душу не возьму. Умоем, накормим, и я его в город свезу. Все одно на базар с утра собирался. Так что давай живо плиту разжигай и воду грей, помыть его надо, а я пока коня запрягу и ящики в телегу погружу. И не греми там сильно, пацанов разбудишь.
Дарья завела Яшку в дом, но тут же выскочила назад и позвала Степана:
– Что делать, Степушка? Я по темноте-то подумала, он в грязи где-то вывалялся, а он весь в кровище засохшей с головы до ног. Его б самого отмыть, а одежку его день кипятить будешь – и то не отстираешь. Ох ты, господи боже мой… Чего делать-то?
