Мамука Хуяшвили стал издателем не так уж и давно, всего пару-тройку лет назад, но по меркам страны, живущей в переходное время, это достаточно большой срок. Даже Рокфеллер за такое время мог бы разориться на издании книг и кануть в небытие.
Если это и не случилось, то только потому, что в основном Мамука производил и распространял не книги, а марки (почтовые, со слоем ЛСД на обратной стороне), которые очень успешно сбывал в столичных дискотеках и ночных клубах через сеть своих дилеров, которые в основном работали диджеями.
На издание книг его натолкнуло одно любопытное обстоятельство: на сленге наркоманов книжкой зовется чаще всего пакетик с наркотиком, а иногда – сам наркотик. Мамуку друзья в шутку прозвали издателем за торговлю книжками с кокаином. Прозвищем он необычайно гордился.
Однажды на вечеринке в только что открывшемся новомодном клубе, на которую собрались все сливки столичного бомонда, приятель Мамуки, музыкант, представил его известному еще с советских времен поэту N, почти классику русской литературы, как «крупного издателя очень качественных книжек».
Фраза была двусмысленная – но только для знакомых со сленгом дискотек. Поэт же понял ее слишком буквально и как клещ вонзился в бедного грузина, предлагая эксклюзивные права на издание своего полного собрания сочинений.
У простодушного, большеротого, с азиатскими скулами поэта была врожденная, почти инстинктивная способность подлизываться к людям, от решений которых зависела его дальнейшая судьба. Только благодаря этому феноменальному таланту он оказался в обойме авторов времен застоя развитого социализма, которых печатали. Хотя содержание его поэм напоминало скорее винегрет из Библии и Маркса, нежели правильные стихи советских поэтов, основным содержанием которых была здоровая лирика и оголтелый парт-патриотизм.
Но если во времена застоя, при полном дефиците духовных и материальных благ любое предложение рождало спрос, поэт N был востребован и приправлял пряностью своих стихов пресную похлебку жизни, то в обществе рыночных отношений он стал никому не нужен. Успешный внешне, поэт вместе с тем чувствовал себя довольно неуютно, так как его уже несколько лет не печатали.
Он почти в полном одиночестве жил безвылазно на своей переделкинской даче, почти ничего в последнее время не писал, потому что не знал, о чем ему говорить в обществе, оглохшем от криков рыночных торговцев и шлюх от искусства, которые предлагали все радости мира любым желающим по демпинговым ценам постперестроечной эпохи.
Общество засуетилось. На него неожиданно обрушились обломки прежнего государственного здания, которые нещадно перестраивали новые владельцы. Но хлипкое здание от их работ не становилось прочнее, а скорее разрушалось. И все были заняты вопросом, как выжить, нежели его прежним вариантом – как жить.
Сначала поэт N посчитал, что это временно и неудачное госстроительство закончится так же скоро, как и началось, всё вернется на места, как бывало и раньше, поэтому для него самое разумное – переждать. Но бурная деятельность идиотов, дорвавшихся до власти, явно затягивалась, а пауза, которую решил выдержать поэт, грозила перерасти в полное молчание. Перед ним отчетливо замаячил призрак всеобщего забвения, поскольку в последнее время почти все редакторы литературных журналов сменились, и всё чаще поэту N приходилось объяснять, кто он такой, новым головорезам, прежде чем заговаривать о публикации.
