Прежде чем осмотреть иссеченную плетками спину юноши, Базарбай потребовал оплаты.
– Аллах просто не примет моей врачевательной молитвы, если я не положу на алтарь таньгу, – заявил он.
И только когда Курбан, вынув из кушака черный от сажи кожаный кошель, в которой хранил деньги, отсчитал требуемое, ишан приступил к священнодействию.
То и дело взывая к Аллаху, он руками делал над телом сироты какие-то непонятные пассы. Потом неожиданно начал кружиться вокруг наковальни, то поднимая, то опуская руки до тех пор, пока в изнеможении не рухнул на утрамбованный глиняный пол и затих. Придя в себя, он встал, отряхнулся и, пожелав лежащему без сознания сироте скорого выздоровления, скрылся за дверью.
– Худайберды, принеси мазь, что отдал нам в оплату за подковы для своего ослика собиратель трав Нияз, – сказал кузнец, дождавшись, пока шаги лекаря затихнут вдали.
Худайберды, отдернув полог, зашел в комнатушку, служащую отцу и сыну спальней и, покопавшись там недолго, принес небольшую склянку, наполовину заполненную резко пахнущей мутной тягучей жидкостью.
Кузнец плеснул на иссеченную спину юноши несколько крупных капель зелья и осторожно, насколько это было возможно, иссеченными металлом, покрытыми шрамами пальцами провел по кровоточащим рубцам, растирая мазь по всей спине. Юноша глухо застонал.
– Где я? – хрипло спросил он.
– У друзей! – ответил Худайберды.
– Больно! – простонал сквозь зубы Темир.
– Потерпи немножко, отец смажет тебе спину целебной мазью, и боль пройдет, – успокаивал его Худайберды.
Темир, скрипя зубами терпел и больше не проронил ни слова. Да и как могло быть по-другому, если еще совсем недавно они с Худайберды поспорили, кто дольше сможет удержать в ладони раскаленный уголек. Тогда победил Темир. Не мог же он сейчас показать свою слабость.
Дружбе таких непохожих друг на друга Темира и Худайберды было всего несколько лет. Она началась, когда в кишлак Кохи-Саяд пришел кузнец Курбан, чтобы подковать лошадей. И так ему здесь понравилось, что он, забрав сына, вскоре перекочевал из долины в высокогорье. Всем миром построили кузню. Инструменты кузнец привез свои. С тех пор жителям кишлака уже не было необходимости спускаться за каждой металлической мелочью в долину.
Худайберды, несмотря на свой юный возраст, был весь в отца, такой же кряжистый и широкий в плечах и такой же, как и он, спокойный и благодушный.
Постоянно помогая отцу в кузне, Худайберды редко участвовал в играх детворы. А если и участвовал, то чаще в качестве зрителя. Это и понятно, ведь сверстники для него были мелковаты, а юноши постарше смотрели на него свысока, не принимая его в свои взрослые игрища.
Однажды в жаркий полдень, за скалой, запретном для мужчин месте, где изредка плескались в реке горянки, Темир увидел прячущегося за камнями Худайберды, который явно кого-то там высматривал. Заглянув за скалу, он увидел плещущихся, визжащих от удовольствия девушек и женщин в длинных до пят мокрых рубахах, плотно облегающих их разгоряченные тела.
– Ах, сын шакала, – грозно промолвил Темир, вплотную приблизившись к парню. – Как ты смеешь попирать наши горские обычаи? – уже громче сказал он над самым ухом Худайберды. И, не дожидаясь, пока тот, ошарашенный внезапным вопросом, придет в себя, словно барс, кинулся на него.
Завязалась борьба. Сын кузнеца быстро скрутил Темира и, подмяв его под себя, прохрипел в самое ухо:
