«Какой чудесный сон», – подумал Темир и, блаженно улыбаясь, промолвил:
– О, пэри моего сердца, о, радуга моих глаз, о, сладкозвучная зурна моих ушей…
– О, юноша, впадающий в обморок, словно женщина, – в тон ему раздался задорный женский голосок, в одну секунду развеявший остатки чудесного сна. – Отец сказал мне, чтобы я дождалась, пока ты проснешься. И вот ты проснулся. А я ухожу, – звонким, радостным голосом добавила Юлдыз.
– Постой, не уходи, – попросил Темир, приподнимаясь с застеленного кошмой пола.
– Я немного задержусь, только если ты снова приляжешь. Тебе нельзя пока вставать, ишан Моулови сказал, что в тебя вселился бес, и чтобы он из тебя вышел, ты должен смирно лежать. А когда поправишься, ты должен будешь отдать ему овцу за то, что он денно и нощно будет за тебя молиться.
Пропустив последние слова мимо ушей, Темир прилег на кошму и, опершись о валик, не сводил восхищенных глаз с лица девушки, смущая ее все больше и больше.
– Не смотри на меня так, – попросила она.
– Как?
– Как купец смотрит на ладную кобылку, когда хочет ее подешевле купить, – сказала она краснея.
– Не верь глазам своим, ибо они лучше видят только все блестящее, не верь ушам своим, ибо они не слышат голоса моего сердца, – изрек мудрые слова Темир и улыбнулся своей искренней, широкой улыбкой.
Юлдыз улыбнулась ему в ответ.
Им не нужны были слова, ибо они с этого момента стали разговаривать сердцами.
Но недолго продолжался этот их молчаливый разговор. Скрипнула дверь, и на пороге появилась матушка Юлдыз, рослая, стройная, как тростинка, Фатима.
– Ты что же это, бесстыдница, домой не идешь?
– Я уже бегу, матушка, – крикнула девушка и, словно мышка, юркнула в дверь.
– Сынок, давай я тебя покормлю, – предложила женщина и засуетилась возле низенького столика, выложив на белую тряпицу, покрывающую достархан, две свежеиспеченные лепешки, круг овечьего сыра и кусочек холодного мяса. – Ешь – да поправляйся скорее. Вчера приходил человек от Ислам-бека. Он велел передать его приказание, чтобы ты, как только поправишься, непременно шел к нему. Наверное, бек хочет дать тебе работу, – предположила женщина.
Через неделю, окончательно окрепнув, Темир начал собираться в дальний путь. Попросив соседа присмотреть за домом, он отдал многочисленному семейству одну овцу. Вторую, в благодарность за исцеляющие молитвы, юноша решил отдать ишану Моулови.
Прощаясь с селянами, Темир сначала заглянул в кузню. Там прощание было недолгим.
– Аллах велик, – произнес Курбан, обнимая на прощанье Темира, – всегда помни мудрые слова, которые обычно родители говорят своим сыновьям – юным батырам, отъезжающим на поиски птицы счастья: «Не будьте ворами – будете ходить с гордой головой, не хвастайте – и стыд не коснется вашего лица, не лентяйничайте – и не будете несчастными». Счастья тебе, джигит! Помни всегда, что здесь тебя всегда ждет кров и хлеб, что бы с тобой ни случилось.
– Станешь большим человеком, не забудь своего верного товарища, – скрывая набежавшую слезу, обнял друга Худайберды.
– Вы навсегда останетесь в моем сердце, – ответил Темир и, махнув в сердцах рукой, направился к выходу.
Прощаясь с Касымханом и его семейством, Темир долго не мог оторвать влюбленного взгляда от Юлдыз. Видя это, глава семьи, несмотря на ворчание жены, разрешил дочери проводить парня до «Дерева Советов», откуда начиналась нелегкая тропа в долину. Зимой горные перевалы были мало проходимы, и люди, в случае лишь самой острой необходимости, спускались в долину, пользуясь единственной ниточкой, связывающей их с внешним миром – оврингом. Горцы издревле строили на обрывистых склонах ущелий эти рукотворные тропы. Пользуясь малейшими уступами, прочно устанавливали они в трещинах и расщелинах скал дреколья. На эту основу укладывались жерди и сучья, поверх клались сплетенные из прутьев дорожки, которые выкладывались поверху плоскими камнями.
