– Мастер Радецкий! Мастер Радецкий! Пока вы чёрт знает где ходите, ваши биндюжники доламывают черешню.
Через минуту снизу ударила мощная струя холодной воды. Мастер Радецкий держал в руках брандспойт и скалил зубы. Мужики, сидевшие на траве, хохотали. Я спустился удачно, а Володька поскользнулся и свалился с дерева. При падении рассёк подбородок.
– Какие новости? – спросил Володька.
– Только что звонил в Москву. Там танки.
– Мать их за ногу!
– Газету закрыли.
– Куда же ты теперь?
– Сегодня возвращаюсь в Москву.
– Что родители?
– Мама плачет.
Я достал из кармана клапан.
– Сможешь починить?
Володька повертел железку.
– От газовой колонки?
– Да.
– Пусть отец завтра к обеду зайдёт.
– Спасибо.
– Не за что. Аресты были?
– Пока нет.
– Без них не обойдётся. Может, не поедешь?
– Надо ехать.
Мы пожали друг другу руки. Уже у выхода я услышал свист и обернулся. Володька бежал ко мне.
– Ты вот что… – Володька перевёл дух. – Ты не лезь куда не надо.
Это, наверное, давали себя знать черешни, которые мы рвали вместе.
Дома у порога стояла готовая в дорогу сумка. В лучах заходящего солнца бокал сверкал неистово, и от этого казалось, становился ещё более тонким и хрупким.
До вокзала десять минут быстрого ходу, но мы шли медленно. Встречавшиеся знакомые разглядывали меня, как разглядывают мотылька, которого собираются приколоть булавкой к бумаге. Поезда, словно изумрудные сороконожки, вползали на станцию, приходили в себя и трогались дальше. Пассажиры перетаскивали вещи с перрона на перрон, неопрятные носильщики гремели тележками, неугомонное вороньё, подпрыгивая и ругаясь, клевало зерно, просыпавшееся между рельсами. Среди вокзальной сутолоки мы стояли, будто на острове, а окружающий мир нервно плескался о наш ненадёжный берег.
Поезд Бухарест – Москва пришёл без опоздания. Два стройных проводника в белых сорочках и чёрных галстуках спрыгнули на перрон. Один из них, изучив билет, сказал:
– Мест нет. До Киева придётся стоять в коридоре.
Я внёс сумку в тамбур. Затем спустился на перрон. Мы попрощались.
– Храни тебя Господь! – сказала мама, обняв меня.
– Держи нас в курсе, – сказал отец.
Я снова поднялся в тамбур. Родители стояли одинокие, беззащитные… Поезд тронулся. Мы вцепились взглядами друг в друга и так смотрели, пока расстояние не размыло глаза, затем лица…
– Всё, – сказал проводник. – Пора.
Он оказался деликатным парнем – держал дверь открытой намного дольше, чем положено по инструкции. Мимо проплыл мост, через который мы шли всего полчаса назад. С горки катились вагоны, и всё тот же гнусавый голос причитал: «На второй – один, на шестой – пять».
Обогнув вагонное депо, поезд летел над утопавшим в садах одноэтажным пригородом. Там пахло яблоками, сливами и маттиолой. Вон по той дорожке, едва заметной среди некошеной травы, мы возвращались с Ольгой на велосипедах. Вскоре проехали место, где пекли райские яблоки.
В тамбуре грохотала сцепка. Из последнего купе вышла молодая женщина в длинном халате и притворила дверь.
– Простите, – сказала она, – вы только что сели?
– Да, – ответил я.
– Это правда, что президент убит?
Я вспомнил суровое предостережение Андрея.
– Мне об этом ничего не известно, – сказал я.
– А какие новости? Мы едем из Бухареста и ничего не знаем.
– В Москве танки.
– Как вы думаете, – спросила женщина, – чем всё это закончится?
Я пожал плечами.
Женщина ещё немного постояла, затем ушла к себе.
