– Ну что ж, извольте стреляться.
Тем временем Анна Керн очнулась и обратно в Тригорское убежала. Она и всегда так: чуть недосмотрит генерал, непременно сбежит куда-нибудь.
Тут деревенские на подмогу подоспели и сама Прасковья Александровна с рогатиной, да уж поздно: дуэль на завтра назначили.
Генерал в лес удалился, а Пушкин домой пришел да до сумерек в погреб из пистолета палил.
На следующий день, как уходить собрался, говорит няне:
– Нет ли, мама, чего-нибудь с собой пожевать?
Няня мигом сообразила, что к чему: у Пушкина привычка была во время дуэли жевать. Сбегала на огород:
– Вот, возьми хоти огурчиков…
А пока несла, пошептала над ними тайно: «Стань ты, Пушкин, комаром!»
Генерал уж на опушке поджидает. И Прасковья Александровна тут, командует:
– Теперь сходитесь!
Пушкин огурцом захрустел. Целится генерал, а в кого целится – не поймет. Будто и не Пушкин перед ним стоит, а комариный рой пляшет. Думал, гипертонический криз начинается, заморгал, свободной рукой в карман за таблеткой полез. Тут, и правда, один комар прилетел, да впился ему в правый глаз. В поле надо было стреляться!
У генерала нервы сдали, озверел он и кинулся в чащу. Оттуда потом жене развод прислал.
Но пришлось-таки Анну Керн из Тригорского увезти – мало ли что…
* * *
Раз Пушкин собрался в Тригорское. Идет, одной рукой трость подбрасывает, в другой пистолеты держит: прихватил барышням похвастаться, сколь метко стреляет. Вдруг подлетела к нему тройка, а в ней – разбойники. Пушкин их тотчас признал по разнообразию одежды и по общему вооружению. Охнуть не успел, а уж ящика с пистолетами нет.
Следом коляска подкатила, и вышел из нее атаман. Пушкин как глянул:
– Байрон!
(У него дома портрет был.)
А незнакомец улыбнулся слегка и говорит:
– Нет, я не Байрон, я другой.
– Кто же?
– Дубровский!
– А я – Пушкин.
Ну, и разговорились.
Пушкин Дубровскому:
– Пистолеты бы вернули! Это моя утеха; без них я в изгнании совсем пропаду.
Дубровский распорядился.
Пушкин тогда:
– А вы ведь не нашей губернии разбойник. Выходит, и нам теперь опасаться нужно?
А тот:
– Не бойтесь, сюда меня привели обстоятельства чрезвычайные. Да мне, может, недолго уж осталось разбойничать.
– Это как же?
Дубровский и говорит:
– Знайте, что я рожден был для иного назначения; я – егерский офицер. Я, Александр Сергеевич, не совсем уж невежда, я «Руслана и Людмилу» наизусть помню. Что же до разбоя, то вот вам вкратце моя история.
Полк наш некогда стоял в Лубнах. У тамошнего предводителя дворянства была красавица дочка шестнадцати лет. Все мы во главе с командиром нашим о ней мечтали, но меня она, кажется, отличала более других. И вот вообразите. Прибывает к нам дивизионный генерал, старик пятидесяти шести лет, сватает ее, и родители соглашаются, а мне – отказ! Я пришел в отчаяние, готовил красавице побег, но отец сторожил ее, и расстроить ужасный брак не удалось.
Прошло несколько времени, я был уже в Дерпте, как вдруг нам присылают того самого генерала. Жена его приехала с ним. Мы встретились.
Она страдала в обществе мужа – грубого, злопамятного; я старался, как мог, ее поддержать. Наше взаимное чувство крепло. К несчастью, его не удалось сохранить в тайне, и генерал выказал в полной мере злодейский нрав свой. Месть его была страшна. Он лишил меня куска хлеба, выгнал из отеческого дома и послал грабить на больших дорогах. Вот эти молодцы – по большей части бывшие мои крестьяне. Они не захотели повиноваться новому помещику.
