Пушкин после этого зайцев очень полюбил.
Придет в лес:
– Здоровы ли, зайцы мои? – кричит.
Сядет на пенек и ну читать поэму. «Бахчисарайский фонтан», либо «Цыган». Пока читает, все зайцы к нему прискачут. Тихонько слушают, а закончит Пушкин, – ушами аплодируют. И так почти каждый день. Иной раз к Осиповым-Вульф не успевал.
В ту зиму и охоты никакой не было. Гончие возьмут след, хозяин выбежит на поляну: зайцев – видимо-невидимо, а стрелять неудобно – поэт стихи читает. Встанет охотник в сторонке под деревом и сам заслушается.
До того дошло, что Прасковья Александровна ревновать стала.
– Совсем вас, Пушкин, зайцы околдовали!
А Пушкин моченые яблоки ест и посмеивается:
– Зайцы дело свое знают; они меня от ареста спасли.
Однажды весной собрался Пушкин, как обычно, зайцев проведать. Видит: Сороть разлилась, да как еще! Сам-то он на высоком берегу жил, а другой берег весь под воду ушел. Островки только от него кое-где остались. А на те островки зайцы понасели: их разлив врасплох застал. Увидели Пушкина – ушами замахали от радости, а иные так и вплавь к нему бросились.
Пушкин вскочил в лодку, рукава засучил. Едет зайцев по дороге вылавливает. А вода тем временем прибывает, последние островки заливает. Еле успел всех зайцев собрать. Столько их в лодку набилось, что аж друг на друге сидят. Пушкина со всех сторон облепили, грести не дают; чуть все вместе на обратном пути не затонули.
Пришлось их, конечно, домой вести – не отпускать же мокрыми в лес, простудятся еще. Стали Пушкин с няней зайцев простынями сушить, да у печки греть; потом и ночевать оставили. Утром проводили.
Эту историю Некрасов описал в своей поэме. Только Пушкина почему-то по-другому назвал: дедушка Мазай.
* * *
Пушкин, бывало, идет направо – песнь заводит, налево – сказки говорит.
Раз вышел из дома – и направо. На ходу песню сочинять начал, увлекся. Шел да пел, по сторонам не глядел. Долго ли, коротко ли, очутился он в незнакомой усадьбе. Видит – английский парк, широкое озеро, усеянное островами.
Пушкин приумолк. А то хозяину, может, песен не надо, и лучше будет ему сказки говорить. Стал он молча в парке гулять, пейзажами любоваться. Вдруг слышит голоса.
Сперва женский:
– Ну, где же Пифия?
Мужской ответил:
– Да спит опять где-нибудь под кустом.
– Пора уж ее будить: не ровен час, хозяин хватится.
Тут вступил новый мужской голос:
– Только сегодня, чур, не я!
– Почему ж не ты?! – вскричал первый мужской. – И так все время сидишь, отдыхаешь. Сандалии надел – и слетал по-быстрому!
– Твоя Пифия, ты и ищи!
– У меня плащ за кусты цепляется!
– Будет вам, лучше посчитайтесь, – сказал женский голос.
Пушкин подкрался поближе. Смотрит: лужайка, на ней фонтан в виде чаши, а вокруг мраморные статуи: Афродита Книдская с кувшином, Аполлон Бельведерский в плаще и Отдыхающий Гермес – босиком. Сандалии его крылатые на земле валялись. А напротив Афродиты еще был постамент, пустой.
Подняла Афродита свой кувшин, кинула Гермесу. Начали мраморные боги кувшин тот друг другу перебрасывать и по очереди говорить такие слова: «Урну – с водой – уронив – об утес – ее дева – разбила – дева – печально – сидит – праздный – держа – черепок…»
Сказавши: «черепок!», запустил Гермес в Аполлона кувшином и полез за сандалиями. Обулся – да прямиком к Пушкину. Под мышки его подхватил, приволок на лужайку, и водрузил с размаху на пустой постамент.
– Ты что принес?! – возмутился Аполлон. – Это не Пифия!
