АлексАндрия - страница 6
Пушкин же слону очень обрадовался и окрестил его Ганнибалкой. Вечером, бывало, камамбером его угостит, родословную свою расскажет.
Ел Ганнибалка, что дадут: кашу – так кашу, рыбу – так рыбу. А если Прасковья Александровна мешок моркови пришлет, то морковь. К весне так подрос, что на нем кататься стало впору. Няня особенно к этому пристрастилась. Кучер слона седлает, а уж Арина Родионовна в очереди первая. В такой раж вошла, что иной раз Пушкину стихи писать не давала. Он за перо, а няня:
– Батюшка, когда ж кататься?
Пушкин и барышень тригорских катал. Посадит какую-нибудь с собой Ганнибалке на загривок, обнимет, да ухом слоновьим прикроется, чтобы Прасковья Александровна не видела.
У барышень Ганнибалка большой успех имел.
Зимой садовник с кучером его снегом протирали, а как потеплело, стали на Сороть водить купаться. Приведут – а там Осиповы-Вульф, сколько их ни есть, дожидаются. «Шарман! – кричат. – Шарман!» А домой вернутся – тут же все новости про слона Анне Керн отпишут.
Она и приехала в Тригорское.
Пушкин хотел будущей весной вести слона в Святые Горы на ярмарку: думал народ катать и доход с того иметь. Да Ганнибалка к осени в Петровское убежал, в имение Петра Абрамыча Ганнибала. Пушкин за ним ходил и вернулся ни с чем. На расспросы руками развел:
– Перебрался поближе к родине: дед уж верно больше африканец, чем я.
Книга II
Государева рыба
Пушкин во Пскове подолгу не жил, хотя бывал часто.
Оно и понятно. В Михайловском-то он каждое утро для бодрости Сороть переплывал. Если мороз, то ему с вечера бочку воды наливали. Встанет с постели, лед кулаком разобьет – и моржует. А прискачет во Псков – там у него никаких условий для здорового образа жизни.
Как прикажете выкручиваться? Вот Пушкин вместо зарядки переоденется в русское платье – и в город, послушать, как простые люди говорят. Во Псковской губернии тогда свой говор был и словечки особенные, каких в других губерниях нет. Пушкин наслушается – и сил хоть отбавляй, делами идет заниматься. Думал даже словарик составить, чтоб другие тоже бодрились, да раздумал, все Далю отдал.
А в самый первый раз Пушкину говор тот никак не поймать было. Ходит, прислушивается: народ – так, вроде не безмолвствует, а все ж ничего особенного, шум да гам. То ли день такой выдался, то ли крой у рубахи не тот. Ну, расстроился, конечно, к дому повернул – видать, сюртук заждался. Пушкин, бывало, ежели разгонится в сердцах, – в другую губернию унесется и не заметит. И сейчас бы разлетелся, если б не черная кошка. Черных-то кошек он всегда замечал, на любой скорости.
Остановился, крестится. Слышит – разговор. Наконец-то! Одна соседка мимо другой идет, да никак не пройдет. Не спешите, милые, не спешите…
Одна говорит:
– Пора за грыбам. Соседские мальцы ходивши, много набравши.
Вторая:
– А мне на Завеличье надо, да к мосту не подойти.
– Хороший мост, мне ндравится.
– Тю! По самой по воде. Через Пскову, и то лучше, хоти повыше. А я коркодила боюсь! Може, кто и провел бы через мост-то, да не знаю, кого просить. Все боимся.
– Какой такой коркодил?
– Лютый зверь из земли Египетской! По виду бревно мокрое, а как прыгне! Самого губернатора нашего за сапог кусивши! Вот, Матренушка.
– Ох, тошно! А Сам чего?
– В одном сапоге остался. Да что, губернатор новый сапог не купя? В него уже друга пара. Солдат приведши коркодила из Великой тягать, да все здря.
– Откуда ж у нас в Великой така выдра завелась?
Похожие книги
