Алёша - страница 14

– Слыш, ты где была, овца?

– Слыш, козел, я не обязана перед тобой отчитываться.

– Опять с кем-то трахалась.

– Даже если и так, это моё дело. Я ещё не решила, разводиться мне с тобой или нет.

С каждой минутой этого диалога я становился всё агрессивнее, наш тон становился всё выше. Мы ругались на кухне, и дверь была закрыта, но дочь точно всё слышала, думал ли я тогда о ней и ее психологическом состоянии? Нет. Даже словосочетание «психологическое состояние» мне было тогда не знакомо. Казалось, что пространство сейчас взорвётся от нашего гнева и агрессии, Света запустила в меня кастрюлей с картофельным пюре со словами: «Ну и пойду, ты всё равно ни на что не годный тюфяк, пойду к своим ёбарям, они получше тебя, козла». Я почувствовал острую давящую боль в голове, схватил её за волосы, потащил ко входу, она визжала, словно свинья, дочь стояла в коридоре и рыдала: «Папочка, умоляю не трогай мамочку, пожалуйста, папочка, умоляю, она задыхалась от соплей-слюней, кашляла и орала одни и те же слова, я вытащил Свету в подьезд, она лежала на полу, я не мог закрыть железную дверь, потому что она впилась ей в живот, я отпинывал её ногами от двери, как будто мешок с картошкой, который мешает двери открыться или закрыться. Дочь схватила меня за руку и повисла на ней, я увидел её глаза, как у загнанного животного, потерянные, полные слёз, молящие. Это вернуло меня в сознание, и я остановился. Взял её на руки и начал успокаивать: «Не плачь, Хома, наша мама сама виновата. Успокойся, всё хорошо». Я уснул с ней в обнимку в маленькой комнате. Утром мне стало очень не по себе за прошлый вечер и за то, что я сделал. Прежде я не поднимал руку на Свету и всегда осуждал отчима, который периодически бил маму, осуждал и мстил за мамины синяки. Однажды, когда мама в очередной раз пожаловалась на него, я сломал ему челюсть, этот эпизод я и сейчас помню очень хорошо, помню своё сожаление, боль по этому поводу, мне не хотелось этого делать, так вышло само собой. Вот и со Светой в этот вечер как будто дьявол вселился, я, может, и хотел бы себя проконтролировать, но не мог, агрессия, как мощная природная стихия, требовала выхода, она манипулировала мной, как кукловод, до тех пор пока чувство любви к дочери не заместило её. Когда я проснулся, жены и дочери уже не было. Я умылся, написал Свете записку: «Прости, давай попробуем ещё раз» и поехал в магазин.

В этот день Света не вернулась домой и в следующий тоже, дочь очень тревожилась, я отвез её к бабушке. Через пару дней мы пришли домой, и я застал картину, которая принесла мне некоторое облегчение из серии: ну, конечно же, я был прав, я так и знал. Света бухала с двумя мужиками на кухне. Я попросил её собрать свои вещи и уйти. Она ушла, в следующий раз я увидел её только через два года.

Веки становятся тяжёлыми, я закрываю глаза, и наступает полная тишина и полная пустота. Как будто существует пространство вокруг меня, которое заполняется тишиной и пустотой. Какое оно, это пространство? Оно похоже на шар, огромный, прозрачный, его границы невозможно увидеть, но их можно почувствовать, это пространство плотное и тяжёлое, но невидимое, оно не имеет материальной структуры. Мне очень спокойно. По радио играет песня Мистера Кредо «Я улетаю на большом воздушном шаре, куда не знаю, зачем не знаю, и проплывают подо мной моря и страны, и я лечу по воле ветра в безбрежном океане». Ха, он точно под ханкой её писал. Сейчас я могу просто закрыть глаза и вспомнить это состояние, пригласить его к себе на кофе и пару сигарет, и мне не обязательно что-то варить, потом долго искать свои вены, тем более что их и не осталось совсем. Свой первый раз я помню хорошо, мне было 27. Была осень, мы держали продуктовый ларёк с двоюродной сестрой Таней и её мужем Серёгой. Как-то вечером заехали с Серёгой к знакомым парням, думали бухнуть, а они предложили вмазаться, мы вмазались. Я не боялся экспериментировать, скорее так: я даже не думал, что есть в этом мире что-то, чего стоило осознанно бояться. Ощущения мне понравились, такое умиротворение, все мысли о бабах вдруг как будто отдалились, и всё, что с ними происходило, стало совсем не значимо. Если бы меня попросили описать жизнь под ханкой, то картинка была бы такой: я внутри чёрного куба, из его рёбер проникает совсем немного света, этого света достаточно, чтобы осветить то, что происходит внутри, куб разделён надвое плотным матовым полиэтиленом, с одной стороны я, с другой – все события этого времени. Там Света, которая разводится с Геной и изо дня в день прессует меня по поводу совместной жизни, тут и жена, от которой уже несколько месяцев ни слуху ни духу, тут какая-то суета вокруг ларька, который мы открыли с Серёгой и Таней, тут мы с Серёгой, который каждый свой день почти три месяца подряд начинает с разговора о том, когда мы сегодня сваримся и вмажемся. Через 3 месяца я проснулся утром, в планах было целый день провести с отцом на даче, он достраивал дом, и ему нужна была моя помощь. Каково было моё удивление, когда ближе к обеду я даже не смог встать с кровати и доехать до него, потому что мне казалось, что я умираю, в голове был миллион пугающих мыслей, казалось, что всё, чего я когда-либо в этой жизни боялся, одновременно постучалось в дверь моей черепной коробки. Когда я пошёл налить себе горячего, крепкого чая, мне стало казаться, что на кухне слишком сильно пахнет газом, и меня охватила паника, что сейчас откуда-нибудь может залететь искра и квартира взорвётся. Я очень отчётливо видел картинки того, как пожарные разгребают завалы, чтобы вытащить моё обгорелое тело. Я попытался переключиться, позвонил Свете, поговорил с ней, но даже в это время странные, страшные, панические мысли меня захватывали. Всё тело ломило, как будто у меня была температура под 40. Я сел на кухне, закурил и попытался понять, что со мной происходит. Дома никого не было, было воскресенье, и матушка со Степанычем и Мариной уехали гулять в центр. Вдруг меня осенило, что это как-то может быть связано с ханкой, и я решил набрать Серёге.