Алфавит грешника. Часть 1. Женщина, тюрьма и воля - страница 12

Откровенничали спьяна.

Он в чеченские войны – в обе,

Отличился не раз, потому

Загудел в полинявшей робе

По этапу на Колыму.

Впрочем, в лагере не терялся,

У хозяина под рукой,

Коль помилования дождался

Ради преданности такой.

После зоны был влёт устроен

Меж подобных крутых ребят,

Знающих, что они герои,

И не знающих, что творят.

Ну, а те, пусть в него стреляли

Под Аргуном и Ведено,

Компаньонами в деле стали,

Если дело у них одно.

С видом тёртого полутяжа,

С шеей бычьей величины

Он обслуживал с ними даже

Категории «А» чины.

И под песню про грады в поле,

За распятых мальчишек встав,

Кровь чужую по личной воле

Лил у Марьенки и Витав.

Окропив и своей немало

Чернозёма и простыней,

Он, заштопанный как попало,

Едет к матери, жить при ней.

Ни семьи и не счёта в банке,

Без руки, но с двойным свищом.

И приняв по последней банке,

Мы уснули. А что ещё.

«Закат, уменьшаясь до кромки горящей…»

Закат, уменьшаясь до кромки горящей,

До ниточки блеклой, растаял, дымясь,

И лунный фонарь засигналил над чащей,

С известными лицами выйдя на связь.

За ним или вместе свирепые совьи

Глазищи зажглись меж мохнатых ветвей

У полуразрушившегося зимовья

На севере крайнем Отчизны моей.

Где рос и учился подростком неловким.

Был бит и ославлен, и выжит толпой,

А дальше пошло уже без остановки,

В согласии полном с обычной судьбой.

Под взглядом которой не лёг и не сгинул

Среди чистоплюев, блаженных, блатных,

Держа, не сгибая, ни плечи, ни спину,

Когда награждали иль били под дых.

Седой. Постаревший. Уставший до боли.

Встающий не выспавшись. Верящий в сны.

Но сам, ещё сам, выбирающий роли

Из тех, что мне господом припасены.

Поэтому сердце моё, то и дело,

На родину тянет – на день или час,

Пока ещё в силе рассудок и тело,

И лунный фонарь над тайгой не погас.

«Застава. Обычный, обыденный май…»

Застава. Обычный, обыденный май

За гранью полярного круга.

Кому-то, с мошной – экзотический край,

А мне – место выслуги друга.

За окнами полночь, но ночь ни при чём

На море и острове оном,

Раз солнечный диск у бойца над плечом,

Как пуговка Наполеона.

И чистое небо вокруг, потому

Не скроешь ни жеста, ни взгляда,

Как это обычно в кромешную тьму

Декабрьского снегопада.

Не зря же в заброшенных концлагерях

Не тронут гвоздя нганасаны,

Ведь каждому ясно, что в этих местах

За каждым следят неустанно,

Когда по Навину над стылой землёй,

Ведя окровавленным оком,

Холодное солнце стоит день-деньской

Высоко, высоко, высоко.

«Заставлю сердце я – запоминай…»

Заставлю сердце я – запоминай,

Что мне открылось в сумерках белесых:

Дождь ухватился в облако, за край,

И с ним, крепясь, поплыл над стихшим лесом.

И улыбался, ясно почему –

Висела радуга над свежею отавой,

Но молния ударила ему

По пальцам, затекающим в суставах.

Обидно? Да. Так это ж не внове!

А он заплакал и, тряся струями,

Дождь побежал по скошенной траве,

Похрустывая стебельками.

«Зашипело и вот, за вагоном вагон…»

Зашипело и вот, за вагоном вагон,

На Кавказ покатились железные зыбки.

Полдень, солнце, апрель и пустынный перрон:

Ни цветка, ни руки, ни слезы, ни улыбки.

Видно, диктор не смог отыскать нужных слов,

Что пора на Чечню уходить эшелонам,

И захлопнулись двери на железный засов,

Если красный сменили зелёным.

Льётся водка рекою. В разгаре бура.

Анекдоты про чукчу и Вову.

Раз такая в Отчизне настала пора,

Мы на всё без раздумий готовы.

Никого не кляня – ни властей, ни народ,

Знаем: сдадены карты – по чистой, вслепую,

И вернутся домой те, кому повезет,

Назад Вперед

Алфавит грешника. Часть 1. Женщина, тюрьма и воля - страница 12

Похожие книги