Раздался короткий вежливый стук и тяжелая, с золотым кольцом вместо ручки дверь спальни Ее Величества начала приоткрываться.
– Да, заходи, кого там принесла – небрежно прикрикнул Орлов, прикрывая нижнюю половину своего могучего тела толстым одеялом.
– Ваше Превосходительство, позволите? – в спальню заглянула напудренная, уложенная по последней моде голова дворцового лакея, – срочные новости, как Ваше Превосходительство проси…требовали!
– Ну, чего там? Говори же!
– Ломоносов умер.
– Умер? Как умер? Ты чего несешь. Михаил Васильевич умер?
– Умер, Ваше Превосходительство. Так точно-с. Вчера по утру душу Богу вручили и отошли-с.
– Ты мне тут давай, без этих вот церковных – граф заметно занервничал, пытаясь найти что-то и прикрыться, встав наконец с кровати.
– Постой, как это вчера. Вчера!?
– Да, Ваше Превосходительство, так точно, вчера-с.
– Так какого же лешего ты мне, идиот, только сегодня об этом заявляешь? Я чего тебе приказывал, пес ты подзаборный? – Григорий Григорьевич взревел, крепко сжав здоровенные кулаки. – Чего велел тебе? Паскуда ты вшивая!
Растерянный лакей с трудом подбирал слова, пытаясь не разгневать всемогущего фаворита еще пуще и незаметно ретируясь к дверям.
Схватив подушку и ею прикрывая промежность, Григорий Григорьевич, шлепая босыми ногами по полу, отправился в сторону храбро павшего у окна мундира. Гневный и возмущенный взгляд в сторону замешкавшего на миг лакея быстро привел того в движение.
– Вчера Ваше Превосходительство в компании… то есть, я хотел сказать, простите, вместе с другими Превосходительствами изволили…
– Пшел вон отсюда, черт!
Напудренная голова в обрамлении искусственных кудрей смекнула ситуацию и проворным разумом бывалого царедворца приняла лучшее решение – немедленно исчезла за дверью. Лишь гулко звякнула золотая ручка.
***
– Что же ты, Михайло, неожиданно то так, да невовремя… – бормотал себе под нос Григорий Григорьевич. Роскошный экипаж, запряженный четверкой гнедых жеребцов, мчался в направлении Васильевского. Позади роскошной кабины, обшитой кожей и мехами, на козлах сидели трое дюжих гвардейцев, прихваченных промежду прочими так, на всякий случай. Выпитая на дорожку рюмка водки, схваченная с подноса предусмотрительного лакея, начала действовать, проясняя рассудок и облегчая страдания сиятельного графа.
Сложный, изрядно запутанный, клубок чувств Григория Григорьевича к Ломоносову нелегко было передать в двух словах. С одной стороны, граф безмерно уважал Михаила Васильевича – русского мужика – чувствуя радость истого патриота перед засильем немчуры в Академии. С другой – немкой была его любовница и, как он не уставал надеяться, будущая жена – российская императрица. Третья же сторона омрачала ситуацию совсем уж безобразно – разбудила самые низменные любопытства ко всему неведомому.
Сам не чуждый тайнам, Орлов прознал про некие таинственные свитки, с которых Ломоносов будто бы никогда не спускал глаз. Оказавшись в ситуации, когда интрига сжигает изнутри и ты то ли хочешь узнать правду, а то ли и боишься этого – Григорий Григорьевич не находил себе места. А ну как в свитках кроются все секреты открытий великого ученого – что тогда? Шарлатан? Позор? Права, стало быть, заносчивая немчура и русский разум на победы в современных умствованиях совершенно не способен?
Нет, признать такое было решительно невозможно! Следовательно, Ломоносова было необходимо оберегать и поддерживать. Не я ли выбил ему должность статского советника? – думал про себя сиятельный граф, – а не то так и сидел бы в титулярных. Тоже, конечно, не великого полета птица – но уже хотя бы что-то. Денег поболе от казны – этот не пропьет. Этот все в науку, в эксперименты!
