Орлов и сам бывал близок с науками. На званных вечерах и роскошных балах молодой императрицы любил он потолковать о физике, об анатомии, а порой и по химической части чего-нибудь эдакого. Мог при случае разобраться – чего уж. Хотя высот не бороздил, всегда хотелось щегольнуть чем-нибудь таким, особенным, чего может и в Академии даже, немцы не ведали.
Подкрепляя сложившуюся репутацию если и не эрудита, то уж, верно будет сказано, человека интересующегося – Орлов обустроил во дворце обсерваторию, дабы изучать подробности звездного неба над Петербургом. Какие уж там звезды – роскошные виды на Неву не способствовали долгим наблюдениям, так что самым ярким впечатлением Григория Григорьевича все еще была Екатерина Алексеевна, заявившаяся к нему раскрасневшейся после очередных плясок, в соблазнительном пеньюаре. Ох и ярко же она сияла в той лунной дорожке, что сверкала на лакированном паркете, где их обуяла взаимная страсть…
Пытаясь дознаться до правды, как-то раз Орлов подговорил троих дюжих молодцев с верфей, посулив каждому по золотому червонцу, отобрать у профессора его загадочный тубус. А чтобы уж наверняка они при нем были – следовало дождаться, когда пойдет ученый домой после заседаний в Академии. Портовый мужик сущность честностью далеко не всегда отягощенная, так что дабы не повадно было с деньгами сбежать и в первом же кабаке все в карты продуть – посулил Орлов по доброму империалу3 каждому, ежели преуспеют, а Михаила Васильевича шибко колошматить не станут – человек важности государственной!
Куда там! На следующее утро графу доложили известия, повергшие в шок даже бывалого военного: Узрев нападающих вовремя, с величайшею храбростью Ломоносов оборонялся от трёх разбойников. Одному заехал в скулу так, что тот не то что встать – опомниться лишь к утру смог. Второй, получив пудовый удар успел убежать, заливаясь кровью, ну а третьего Михаилу Васильевичу уже не трудно было одолеть – он повалил его и, держа под ногами, грозил, что тотчас же убьёт, если не откроет он ему, как зовут двух других разбойников и какого черта они вообще к нему пристали. Напугавшись до смерти, сознался во всем мужик, да покаялся. А Ломоносову уже и не до того было – затаил он на Орлова не то что бы злобу – подозрения великие. Интерес власть имущих оно дело-то ясное, но даже и так, как-то совсем некрасиво получается – черти что.
– Вот это ученый! Вот этот академик! За такого не стыдно! – на свой манер восхищался Михайлой граф Орлов.
Грустно усмехнувшись, вспоминая подробности этого фарса, Григорий Григорьевич выглянул в окошко экипажа осмотреться. Кунсткамеру уже миновали, позади осталась Нева. Мчали по первой линии. Ну, стало быть, уже совсем близко!
С удивительным для столь могучей комплекции проворством сиятельный граф выскочил из экипажа и кинулся в сторону дома почившего ученого, широко шагая в военных сапогах исполинского размера. Обгонял едва бегом поспевавших за ним дюжих гвардейцев. Был он каждого выше на целую голову. И, хотя под штыки личной охраны императрицы брали людей, чей вид устрашал простой люд – издалека могло бы показаться, что это переодетые на военный манер дети бегут за своим отцом. Замедлив размашистые шаги лишь перед самыми дверями, чтобы хоть немного приспособить себя к траурной обстановке, Орлов, разрываясь между суетливостью и почтением, вошел в дом вдовы Ломоносовой. Кивком поприветствовав растерянную Елизавету Андреевну, он спешно снял с головы треуголку когда увидел тело в одной из комнат. Уже обмыли.
