Григорий Григорьевич совершенно искреннее поразился – на похороны великого ученого Российской Империи не находилось средств! Семья Ломоносовых, конечно, не жила впроголодь, но и откладывать средства на всякий непредвиденный случай было решительно не с чего. С прискорбной регулярностью лишаясь поддержки от Академии, усилиями интриг и выпадов герра Шумахера, Михаил Васильевич вынужден был оплачивать все самые важные эксперименты из личного кармана. И был бы этот карман еще широк! Из жалования статского советника… Потрясающая, гнуснейшая нелепость, – возмущался про себя Орлов, – не выбей я ему ранг и останься Михайло в титулярных – наука целой державы могла бы потерять больше открытий, чем иные европейские светила, купающиеся в роскоши и почете, совершают за жизнь. А порой и не совершают. Да что же это такое? Как такое возможно?! Да-а-а, велика Россия! В ней одной такое мыслимо и зримо… Почему идейный человек у нас всегда должен быть без штанов, черт вас побери? – бранился Орлов, словно сам не был вознесен на самый верх несправедливостью общего устройства.
– Ну а как были бы у Михайлы деньги? Да побольше! Что тогда? На какие высоты взлетела бы на их крыльях русская мысль?
В глубоком расстройстве чувств, Орлов щедро усыпал комод при входе в дом золотыми империалами. Не удовлетворившись примерно получавшейся суммой, он, вывернув карманы расшитого золотом и бриллиантами камзола, где нашлись и другие монеты, высыпал все, что было при себе. Тысячу рублей, а может и поболе.
Постоял с сочувственным видом, прислушиваясь к звукам работавших гвардейцев. Откланялся. Кабинет Ломоносова остался надежно опечатанным – гвардейцы забили его досками в несколько рядов, словно дверям несчастной комнаты, где работал великий ученый, предстояло сдерживать неприятельскую армию по меньшей мере до рассвета следующего дня. И это при артиллерийской поддержке у противника!
Глядя на груду крест-накрест нашлепанных крепких досок, многослойным чехлом обросших вокруг окна, Орлов удовлетворенно кивнул – такой солидный конструкт можно разбирать целый день. В лучах солнца блестели широкие шляпки кованых гвоздей. Покинув дом и вновь без труда обгоняя гвардейцев, сиятельный граф зашагал к Зимнему, махнув рукой на экипаж:
– Не поеду!
Хотелось пройтись. Ветер с Невы дул по-зимнему, морозно. Студеный холод, губительный для тысяч чахоточных и болезных, был разгоряченному Орлову лишь на пользу – голову остудить помогает.
Выкупив почти все, что оставил в наследство великий Михаил Васильевич, сиятельный граф сделал что мог, дабы сохранить и уберечь все это от ловких немецких противников Ломоносова из Академии. Удалось не сполна, конечно, но отчасти преуспел. Еще долго это грело душу Григория Григорьевича, да и некоторые записи оказались бесценны, когда русское государство встретили суровые напасти, уготовленные ему будущим – великий мор, да и мало ли их было? Великую силу знания дают, коли в них понимать и к решению задач приспособлять умеючи! Бесценную силу!
Вдова Михаила Васильевича, преданная и любящая немка, при крещении принявшая имя Елизаветы Андреевны, была обеспечена и ни в чем не нуждалась до самой своей смерти.
– Но черт побери, Михайло! – еще не раз взрывался Орлов, вспоминая тот день, – что за чертовщину такую ты скрывал от нас в тех свитках? Куда спрятал? Надежно ли..?
Глава 4
Нижний Новгород, июнь 1896
