Я скользнула пальцами к месту укуса. Рана была очень грубой, что показалось мне странным, потому что обычно вампиры действуют куда нежнее. Некоторые любят «ювелирную» работу, когда в месте вхождения клыков остаются только миниатюрные ранки, которые обычно затягиваются в течение нескольких часов.
Но тут был иной случай: рана была надорвана, словно вампир не просто укусил, а специально постарался расширить рану, чтобы она больше кровоточила.
Но тогда все вокруг должно было быть залито кровью, или хотя бы одежда мужчины была бы в крови. А крови нигде не было.
– Есть мысли?
– Честно говоря, пока нет. Я подумала было, что это группа вампиров, но укусы схожи, кусал один. Вопрос в том, куда он дел столько крови?
– В смысле?
При всем уважении, Герман ни черта не смыслил в вампирах.
– Герман, вампиры, конечно, монстры, но не бездонные бочки.
Я приподнялась и бросила взгляд на стену музея в нескольких метрах от тела – почему-то показалось, что там что-то есть. Но на стене, кроме вывески музея и полустершихся розовых граффити, формой напомнивших мне розовую пантеру из одноимённого мультика, ничего необычного не было.
– В среднестатистическом мужчине примерно пять-шесть литров крови, в женщинах поменьше, где-то в районе четырех литров.
– Ну это более-менее реально, пять литров – это не смертельно, человек может выпить столько воды.
– Не сравнивай кровь с водой, Герман. И я бы с удовольствием посмотрела, как ты одним махом вольешь в себя канистру воды.
Я ещё раз ощупала место укуса. Чувствовалась остаточная энергетика вампира – едва ощутимая, но такая холодная, от которой даже у меня кровь застывала в жилах. Я отвела взгляд, пытаясь отогнать это ощущение.
Мысли крутились в голове каким-то мутным потоком.
– Как его звали? – спросила я, с трудом возвращая себя в состояние гомо сапиенс. Если спросить до осмотра, то тело становится личностью, а тогда работать уже просто невозможно: начинаешь представлять, как он жил, кем работал, его семью, детей. Гораздо проще, пока он только безличный труп. Грубо? Но зато действенно. Плакать на месте убийства не для эксперта и судебного пристава и уж тем более не для охотницы.
– Виталий Гереленко.
– Время смерти уже установили? – Я снова непроизвольно начала смотреть на стену музея и вдруг – увидев, я на мгновение замерла: вдоль стены шла едва заметная, но непрерывная тонкая кровавая линия, словно след от окровавленного пальца. Как же я раньше её не видела? И никто не заметил. Была ли она вообще?
– Алиса, что такое? – услышала я озадаченный голос Германа, но не ответила и пошла к стене.
Линия вела за угол. Я шла вдоль стены, ощущая тот же холод, что и от тела, и с каждым шагом это ощущение пронизывало меня все сильнее. Свернув за угол, я увидела, как линия продолжается и вдоль этой стены. В некоторых местах она была чуть жирнее, словно тот, кто чертил, вновь обмакивал палец в кровь, чтобы сделать линию чётче.
Обогнув еще один угол, я замерла перед ярко освещённой уличным фонарем стеной небольшой пристройки, исписанной кровавыми иероглифами.
Мои чувства точно выразил появившийся из-за стены Герман:
– Али, твою же гребанную мать!
– Ага, только маму мою не трогай.
– Это то, о чем я подумал?
– Да, это кровь, нужно сделать экспертизу, кому она принадлежит, но я готова поставить свою печёнку на то, что это кровь Виталия Гереленко. Он работал в музее?
– Да, охранником.
