Читать онлайн Мари-Кристин Шартье - Аллегория радужной форели

L’allégorie des truites arc-en-ciel

by Marie-Christine Chartier

Печатается с разрешения Éditions Hurtubise inc при содействии литературного агентства SAS Lester Literary Agency & Associates

Фото на обложке sav_an_dreas

Изображение используется по лицензии Shutterstock.com / FOTODOM

Перевод с французского Мильды Соколовой

© Éditions Hurtubise inc., 2018

© Соколова М., перевод, 2023

© Издание на русском языке, оформление. Строки

– Все так плохо?

– Ничего не получится.

– Почему?

– У нее почти монобровь.

– Ну ты даешь, Макс.

– Чего? Говорю тебе, прямо мерзость.

– Ну, я думаю, это не самое страшное в жизни. Вот если бы ты мне сказал, что она носит юбку-пояс, это была бы совсем другая история…

– Если бы она носила юбку-пояс, тогда это точно была бы совсем другая история.

– Идиот.

– Знаю. Похоже, ничего не получится еще и поэтому.

В кафе пусто, я ставлю на столы последние стулья. Сегодня вечером был полный бардак. Прошло уже три недели с начала занятий, и студенты наконец сообразили, что пора приниматься за работу. Я вспоминаю, как это было со мной. На бакалавриате нагрузка накатывает волнами, как море. Магистратура куда как серьезнее и сложнее, но когда ты научился плавать, морской прибой уже не так пугает.

Я собираю чашки, забытые на поцарапанной деревянной стойке. Кафе открылось относительно недавно, но мебель в нем устарела, куча старых штучек украшает интерьер. Это нравится гикам – заполнить новое старьем, а меня ирония происходящего и завораживает, и отталкивает одновременно… На самом деле все наше поколение меня и завораживает, и отталкивает. Однако у меня нет никакого желания распространяться об этом сегодня вечером. Я ведь работаю в кафе, а не в баре. Мне нужно вооружиться, влить в себя порцию жидкой храбрости – читай: алкоголя – для решения проблем нашего поколения.

Я вытираю тряпкой длинную стойку, по которой днем запускаю латте в сторону клиентов. Не могу сказать, что они у меня прямо лихо скользят, как в вестернах 1940-х, но мне нравится представлять себя крутой барменшей в салуне. Вместо этого я рисую цветочки и листочки молочной пенкой. Дизайн зависит от моего настроения. И еще от клиента. Я пытаюсь угадать, что бы могло ему понравиться: сердечко, перышко? Если он делает заказ, уткнувшись носом в телефон, я демонстративно забываю о рисунке. Пусть платит пять с половиной баксов еще где-нибудь за свое суперфото в инсте[1]. Я хотя бы привью ему немножко умения общаться с людьми. Not all heroes wear capes[2], как говорится.

Макс в своей машине, я слышу жалобное завывание работающего двигателя, когда он выжимает сцепление. Музыка доносится фоном. Что-то успокаивающее, из того, что нравится мне, а ему кажется заунывным. Я тоже делаю потише музыку в кафе и говорю с ним, включив громкую связь на телефоне. Немного раздражают помехи, но я настолько хорошо его знаю, что смогу уловить интонацию и в самый разгар стройки. Я знаю, что он слегка разочарован свиданием. Он никогда не признается, но я угадываю его настроение по слишком уж нежной музыке, звучащей в машине, и тишине, повисшей на последней его реплике. И я решаюсь:

– Ну а если честно… кроме бровей, какая она?

Он вздыхает.

– Да не знаю я, серьезно. Не случилось химии. Не знаю, как объяснить. Но знаю, каково это…

– Ну конечно. Правда, я даже не очень уверена, что понимаю, о чем ты.

– Это не так уж часто бывает.

– С тобой так трудно…

– У меня высокие стандарты, Кам.

– Угу, может, даже чересчур.

– Ты хочешь сказать, что у меня завышенные требования?

– Нет, я пытаюсь сказать, что они не совсем адекватные.

– Ну ты же знаешь, что я окружаю себя только сливками из сливок. Вот ты, например.

– Привереда.

– Возможно, но я же не совсем дебил, правда? Я у тебя – самый лучший, есть же у меня кое-что покруче, чем у других.

– Туше. Но только кое-что.

– И это моя классная задница, ведь так?

– Ну конечно задница, что ж еще.

Его смех обрывается на том конце провода. Я представляю его задумчивое лицо и зеленые глаза, отражающие сумеречный свет фонарей заснувшего города. В этом свете все становится янтарным: его глаза, волосы, борода. Волосы и борода и в самом деле янтарные, даже днем. Я думаю, что он рыжий, а он считает, что я дальтоник. В конце концов мы договорились, что при определенном освещении он скорее рыжий, чем нет. Это самое важное, в чем мне удалось заставить его признаться, хотя он даже не был голоден в тот момент. Правда, он утверждает, что это не считается, ведь он был пьян. А я как раз думаю, что люди более откровенны, когда выпьют. Ну, мы уже даже согласились, что никогда не сможем прийти к единому мнению. И это нормально. Это даже хорошо – не иметь по всем вопросам единого мнения. Наша дружба как раз и строится на разных мнениях по поводу второстепенных вещей и глубоком согласии в том, что нам кажется самым важным.

Я снова слышу рычание мотора. Его машина, как всегда, издает какой-то чудовищный вой, стоит чуть-чуть прибавить газу. Он, должно быть, поворачивает на бульвар Шаре, и я воображаю пустое в этот час шоссе, Макса, мчащегося быстрее, чем следовало. Наверняка он грызет ногти, запускает руку в бороду, почесывает лицо. Он давно пытается отрастить бороду, но у него не хватает силы воли дотерпеть, когда она перестанет колоться. Максу дико не хватает выдержки на подобные вещи.

Я ведь не шутила, когда сказала ему, что он самый сложный человек, кого я знаю. Какие уж тут шутки. Макс – красивый парень, умный, но от женщин он требует невозможного. В результате они меняются у него одна за другой, как тампоны у девушки в самый разгар месячных. Окей, не самое удачное сравнение, конечно… Но если хорошенько подумать, то как раз очень даже подходит: его личная жизнь – какая-то огромная помойка. Я не знаю, насколько его это волнует. С ним очень трудно говорить откровенно, когда это касается отношений. А вот в чем я уверена точно – меня это волнует явно больше, чем его. Я ужасно переживаю, и это сильнее меня.

– Ты что там затихла, готовишься сказать, что я ходячая эмоциональная катастрофа?

Я слышу, что он улыбается.

– Нет, я хотела сказать, что ты скорее вызываешь эмоциональные бури, но я не уверена, что ты сам – одна из них.

– Или что я буря, но мне наплевать?

– Точно.

– Ну, это ж было обычное свидание. Никто не относится к этому так серьезно, как ты.

– Эй! Полегче!

– Кам, я на тебя не нападаю. Ты очень эмоциональная, вот и все.

– Я не эмоциональная. Все думают, что я настоящая сучка.

– Одно другому не мешает.

– Отличная мысль.

– Я уверен, они думают, что ты сучка, только в первые дни после знакомства. А потом им открывается твое золотое сердечко, и с этого момента все, они пропали.

Я закатываю глаза. Золотое сердце, сливки сливок… Я знаю Макса как облупленного и не могу поверить, что он думает, будто я не врубаюсь, что ему что-то нужно.

– Чего ты хочешь?

– Чего я хочу? – Он начинает, как всегда, изображать невинную овечку, хотя должен, по идее, понимать, что со мной это не сработает.

– Ну я не могу поверить, что ты мне звонишь, чтобы рассказать о жутких бровях.

– Ну…

– Ну?

– У моего отца завтра праздник.

– Ну Ма-а-акс, я помню.

– Пли-и-из. Ты будешь самой лучшей подругой на свете.

– Я и так самая лучшая подруга на свете.

– Ну тебе же надо поддерживать репутацию.

Его большие зеленовато-янтарные глаза умоляют меня, я их вижу – пусть он и далеко. Я даже за закрытыми веками чувствую его взгляд. Я знала, что так будет, я даже подумала, что он что-то припозднился. Так бывает каждый год: Максу опять не с кем пойти к отцу на праздник. И каждый год я составляю ему компанию, мы проводим два-три бесконечных часа с его семьей, а потом напиваемся в баре прямо под моей квартирой.

– Это же традиция, Кам.

– Может быть, пора создавать новые.

– Традиции потому и традиции, что их традиционно соблюдают.

– Ты как ребенок!

– Ну тебе же это нравится.

Я тяжело вздыхаю, достаточно тяжело, чтобы было слышно на другом конце.

– Твой отец опять собирается рассказывать мне про часики? Никогда не упускает возможности, и меня это напрягает.

– Я знаю. Когда он говорит о чем-нибудь медицинском, он часто теряет берега.

– Для такого крутого чувака, как он, это чересчур.

– Ну… ну хорошо, слушай, если он опять заговорит об этом, я начну нудеть про мою простату, чтобы сменить тему. Клянусь.

– Это не смешно.

– Ты же согласна?

Я бросаю тряпку в раковину. Чувствую, что он ждет моего ответа, хотя знает, что победил, и я не могу не улыбнуться.

– Я не сказала «нет».

– Мне вполне достаточно. До завтра, я тебя люблю.

– Ага. Я тоже.

И это самая важная вещь, которая делает Макса моим лучшим другом, помимо его занудства и шикарной задницы: добиться его привязанности непросто, но если он полюбит, то постарается, чтобы об этом знали все. И не забывали.

Моему отцу 53 года. Ну, я так думаю. Я не помню точно, перестал считать. Или, скорее, это он перестал считать и нас заставил. Мой отец прекрасно умеет навязывать свою волю окружающим. Именно поэтому у него в карманах всегда полно наличных, живет он в огромном доме в квартале для богатых, где все такие же, как он, его уважают на работе, а собственная семья просто ненавидит.

Окей, ненавидит – слишком громко сказано. Кам сказала бы, что у меня с ним непростые отношения. И есть проблемы, которые я похоронил глубоко на дне сознания и с которыми мне придется когда-нибудь научиться справляться. Я люблю эту женщину, но меня так бесит ее манера делать выводы, основываясь на популярной психологии. Конечно, отчасти потому, что она права.

Со времен моего детства на каждый свой день рождения отец собирает всю семью на бранч. Раньше я не мог дождаться этого дня, чтобы увидеть кузенов и кузин, услышать, как дядя Тед, слегка перебрав, скажет то, что говорить не следовало бы, и, самое главное, потому что приезжала моя бабушка, Жанетт, которая откликалась только на «бабулю». Бабуля, с сумочкой, полной мятной жвачки Peppermint (она называла ее «папаман», в своей манере, она и сок называла каким-то «Оллашурдом» вместо Old Orchard[3]). Бабуля привозила с собой не только «папаманы», но и сарказм, не всегда мне понятный, но дико зливший моего отца. Отец вообще часто злился, но мне нравилось, когда это было направлено не на меня. А бабуля мастерски провоцировала его на гневные тирады. Мне кажется, что это было именно то, за что я ее обожал. И даже сегодня я стараюсь смеяться над вечно мрачным настроением папаши.

Сильно меня не жалейте. В глубине души я знаю, что я богатенький отпрыск, что я родился с серебряной ложкой во рту и мне есть на что холить и лелеять свою стальную задницу (я серьезно, мы спорим с Кам, но задница у меня и правда красивая). У нас по этому поводу перемирие: да, мой папаша придурок, но совсем уж трагично к этому относиться не стоит. Он меня никогда в жизни не бил, и это уже что-то. Он не лишил меня наследства, даже когда застал за курением травки в подвале или когда я испортил один из его пиджаков от Hugo Boss, сиганув одетым в бассейн, чтобы развеселить друзей. И это только два примера из множества других. Понятное дело, не только мой отец всегда во всем виноват (хотя я никогда ему в этом не признаюсь). Тут вырисовывается одна закономерность: я не люблю признавать свои ошибки… точно так же, как и он. Никто этого не любит, а я особенно – я редкостный сноб. Это, должно быть, синдром единственного ребенка, богатенького наследника. Надо бы спросить у Кам. В психологии наверняка этому есть объяснение.