Когда на Юньнань опустилась темнота, Умэй закрылась в комнате. Раздеваться она не спешила, ожидая скорого визита. Сяо Сяо, счастливая, что наконец может быть подле госпожи, расчесывала ей волосы. Получалось из рук вон плохо, потому что одновременно она успевала напевать и пританцовывать.
– Госпожа, молодой господин Ли такой высокий, вы ему до плеча едва достаете. А ведь госпожа и сама не мала ростом! – щебетала она над ухом. – И такой грозный, ух, как глянет – страшно. Вот настоящий господин! Вы не боитесь его?
От необходимости отвечать Умэй избавил стук в окно. Поднявшись, она сбросила белую мантию с изображением журавля – символа Дворца Уфэн – на спине. Поверх голубого ханьфу она накинула плащ.
– Госпожа! Куда вы? – Сяо Сяо выронила гребень от испуга.
Умэй юлить не стала.
– В театр.
– В… в театр? Но как же?..
– Когда выйду замуж, муж может запретить мне развлечения. – ответила Умэй, открывая окно. – К тому же… сбегать весело. Ты со мной?
– Я…
– Долго ждать не стану.
Поколебавшись, Сяо Сяо подбежала к Умэй. Притянув к себе служанку, она вместе с ней встала на меч и слетела на нем вниз26. Там их ждал Чжан Юн.
– Это ты! – бросилась к нему Сяо Сяо. – Так и знала, что это ты, негодник, подбиваешь госпожу!
Рассмеявшись в ответ, Чжан Юн ухватил ее за руку и потянул за собой.
Дворец Мэйхуа охранялся слабо. Кроме того, адепты Дворца, стоящие на посту, прежде всего следили, чтобы никто не проник в усадьбу. О том, что кто-то может сбежать из нее, они беспокоились мало. Ускользнуть в город не составило труда.
Несмотря на то, что почти наступила ночь, на улицах не спадало оживление.
Умэй со своими спутниками не рискнула появиться в главном театре города, где собирались представители богатейших семей Юньнаня. Вместо этого они попали на полу-уличное представление. Дешевые декорации, галдящая прямо во время представления толпа, старые костюмы и неумелые актеры. В пестрых дешевых одеждах они выпрыгивали из-за кулис, танцевали, напевая преувеличенно визгливыми голосами, декламировали стихи и изображали сражение на мечах. Но это делало Умэй такой счастливой, как еще никогда раньше. Эти краткие минуты свободы, когда она не была госпожой Шань, а всего лишь молодой девицей, заплатившей за представление один лян серебром, она силилась вырезать в своей памяти, чтобы потом лелеять их, как ценнейшее свое сокровище. Одной рукой она сжала теплую сухую ладонь Сяо Сяо, другой – запястье Чжан Юна. По груди разлилось приятное тепло.
Умэй почти перестала следить за представлением, как вдруг на сцену ступила одетая в простое зеленое ханьфу девушка. Она была выше, чем положено быть женщине, широковата в плечах. Под толстым слоем грима было не разглядеть ее черт, но Умэй точно могла сказать, что, хоть лицо ее любой назвал бы красивым, оно лишено девичьей тонкости. Актриса грациозным взмахом кисти распахнула веер и замерла. Движения ее были столь элегантными и утонченными, что зрители притихли. Взгляд ее прошелся по залу, зацепился за что-то, и губы тронула загадочная полуулыбка. Полилась мелодия цитры, ей вторили флейта и гуцинь. Девушка на сцене сделала первый шаг. Еще никогда Умэй не видела настолько прекрасного танца. Рукава порхали, как крылья бабочки, веер взлетал и послушно возвращался в руку, раскрывался и вновь сворачивался. Девушка замирала, подобно неподвижной скале, и неожиданно вновь начинала двигаться – то плавно, как маленькие волны, то вдруг резко и стремительно, как рубящий взмах меча. Не она танцевала под музыку, а цитра подыгрывала ей, следуя за каждым выверенным шагом, поворотом головы, взмахом рук, изгибом спины. Умэй завороженно следила за ее движениями, думая, что такое сокровище могло забыть здесь. Этой девушке место на главной сцене Юньнаня, где ее талант могут лицезреть первые люди провинции. Ее не стыдно было бы показать и на императорском пире!
