Американка - страница 6

– Надо говорить «хлопнув». Он не рассердился по-настоящему. Рикки эмоциональный и никогда не сожалеет о прошлом. Это для него слишком философское занятие.

– А Умберто?

– Умберто думает, что достаточно прочитать пару книг по философии, чтоб стать философом. Он не понимает, что для этого надо прожить настоящую жизнь, ошибаться и учиться на этих ошибках.

Позже Анита позвала меня к себе в комнату. Она сидела на двуспальной кровати, на нее падал свет ночника на столике. Без косметики, в хлопковой белой ночной рубашке, которая подчеркивала загар, Анита казалась гораздо моложе. О возрасте напоминал только кроссворд у нее на коленях и очки для чтения.

– Ты еще не в пижаме?

– Нет, я не до конца разобрала свои вещи.

– Ты положила одежду в ящики, как я тебе объяснила? Рубашки в один ящик, белье в другой?

– Да, более-менее.

– Молодец. – Она напомнила мне: – Завтра поедем на рынок в Граньяно покупать тебе шлепанцы.

Значит, Анита позвала меня к себе просто так. Может, ей хотелось поговорить. Ее светлые волосы выделялись на фоне черного лакированного изголовья. Над кроватью висел образ Девы Марии. Картина была нечеткой, написанной в коричневых и бронзовых тонах, напоминала офорт на пожелтевшем пергаменте. Даже Младенца на руках Девы Марии не было. Но все равно ощущалось, что это именно Мадонна. Ее взгляд был полон боли и умиротворения. Словно она смирилась, приняла ношу древней, общей, безликой боли. От покрова Марии исходили позолоченные лучи, но она не смотрела в небо. Она смотрела вниз, на землю. Вокруг рамы картины по стене шли глубокие трещины, оставленные землетрясением: они тянулись с потолка, напоминая стрелы.

– Если будет хорошая погода, еще и на пляж сходим. Я как раз в субботу не работаю. А если нет, прокатимся в Кастелламмаре.

– Хорошо. Спасибо, Анита.

Упоминание о море меня обрадовало. Надеюсь, Анита не обидится за то, что я еще не называю ее мама Анита.

– Там на горе есть замок, поэтому город и называется Кастелламмаре-ди-Стабия [9]. Замок очень красивый, но осмотреть его можно только внешне, это частные владения. На самом деле в Кастелламмаре есть еще один замок, однако он совсем в руинах.

Я чувствовала, что Аните хотелось подольше поболтать со мной, может, усадить на кровать рядом. Но у меня был длинный, невероятно длинный день, и больше всего на свете я хотела пойти в свою комнату. Вместо этого, сделав несколько шагов к двери, я неожиданно для себя спросила:

– А ты… с Церковью?

– В каком смысле?

– Не знаю… Ты часть общины, ходишь на мессу, вот это все?

– Нет, с тех пор как я развелась, я не имею права исповедоваться, мне не дают разрешение причащаться. А почему ты спрашиваешь? Ты ходишь в церковь?

– Нет. – Кажется, Анита почувствовала облегчение. – Но тогда почему у тебя эта картина?

– Вот эта? А что? Церковь – это одно, а Мадонна – другое.

У себя в комнате я разделась и заметила свое отражение в зеркале на двери. Смотреть особо было не на что. Белые трусы чуть пузырились на узких бедрах. Живот слегка вздулся – без сомнения, дело было в хлебе, масле и абрикосовом варенье в Колле-ди-Тора. В Италии они подавались на обычный завтрак, но для меня хлеб, масло и варенье казались божественным вмешательством, сладким грехом, самым лучшим грехом на свете. Может, мне тоже надо было посидеть на диете, но я никогда на ней не сидела, даже не знала, как это делают.

Все мои округлости – в неправильных местах. Это было тело девочки, а не девушки. Оно подчеркивало мою незрелость. В моей душе был изъян, она вынуждена была обитать в моем теле и поэтому оказалась неспособной рисковать, расти, цвести. Может, единственное, что оправдывало мое тело, – маленькие розочки сосков. А моя маленькая грудь только острее давала мне почувствовать собственную наготу. Ее подчеркивал контраст между уязвимой белизной груди и загорелыми руками и животом. Моя грудь никогда не видела света солнца.