Амлет, сын Улава - страница 23

– Тебе, наверное, стоит. Но с очень большой осторожностью и даже опаской, сын. Я ведь не скальд, и плохо теперь понимаю, как все это делается правильно, а старые люди рассказывают и предостерегают о разном. – Улав перевел дух. – Как, например, я… Или нет, неважно, – вдруг сменил тему он. – Грядет битва, сын, подтянись, разболтался, смотреть стыдно!

Про стыд он сказал, конечно, к слову, поскольку сам совсем недавно проверил ремни и пряжки, и нашел их затянутыми не слабо и не сильно, а строго в меру.

Все вокруг как будто дожидалось окончания нашей с отцом беседы. Стоило Улаву Аудунссону отойти, как вооруженные мужи пришли в движение.

– Суши весла! – раздалась команда. Скобленые древки и лопасти поднялись от воды. Я не раз видел такое с берега, и знал, что ладья наша сейчас похожа на диковинного морского зверя, ощетинившегося двумя волнистыми рядами длинных игл: попробуй, укуси такого с любого из боков!

Сьёмадрур, умельцы из умельцев, уже управлялись с прямым парусом, подтягивая его к верхней рее. Делали они это вдвоем, и казались отцом и сыном, или двумя братьями разных возрастов: такими схожими обликом и движениями сделало их общее мастерство.

С обеих оконечностей ладьи завели якоря: мы только вышли из вика, глубины здешние были хорошо знакомы, и два тяжелых камня надежно легли на недальнее дно. Так корабль наш крепко встал на одном месте.

То же самое сейчас происходило и на других ладьях: мне даже видеть их было не нужно для пущей уверенности.

Погрузились в ожидание: плоты морского народа, если верить перенесенному на головную – как раз нашу – ладью, погодному шару, приближались, и скоро должны были быть не просто рядом, а прямо тут.

Наша ладья стояла так, как пришла: скалы фьорда оказались по левую руку. С этих самых скал и спустился туман – в таком ничего не видно и вязнут даже звуки, и он должен был прикрыть наше расположение от приближающегося врага. Густое марево встало над водой между нашим морским отрядом из семи ладей и закатной полночью – именно оттуда ожидалось появление бесчестных находников.

Наконец, они явились.

Саму битву в начале ее я помню плохо, да и никто обычно не помнит подробностей: и ранее, и потом я спрашивал опытных гребцов, ходивших в самые дальние походы и битв пережившие бессчетное число, что морских, что речных, что на твердой земле.

Помню: летели с высоких бортов наши стрелы, поражая будто вынырнувших из тумана голых дикарей. Каждая из стрел находила цель, иную из целей – несколько стрел сразу.

В ответ рыболюди швырялись дротиками, бессильными против железных броней и крепких деревянных щитов: тем более слабым оказывался каждый такой снаряд, что метали их вручную, да еще и снизу вверх.

Враг стремился сблизиться с нашими кораблями, хотя что так, что этак не было у него силы победить отлично вооруженных и изготовленных воинов, в защиту от которых франкские жрецы пытаются призывать своего мертвого бога.

У меня было свое дело: я считал плоты, и, по возможности, самих вражеских бойцов. Последние считались не очень точно, на десятки, но я знал, что и того будет достаточно после окончания битвы. Спросят меня обязательно: таков был мой наказ как самого памятливого из молодых мужей случайно собравшейся дружины.

Я все ждал боевой ярости: ждал и страшился ее. Ульфхеднар должен оставаться в себе даже в самой жестокой сече, иначе он и не воин никакой, а презренный берсерк, в бою бесполезный и даже вредный. Такой может в любой момент напрыгнуть на кого-то из своих, его нельзя ставить в стену щитов, а неуязвимость такого – дело сказочников. На деле тот, кому жалеют самой завалящей брони, в битве долго не живет.