– Раньше здесь консьержка была, потом решили, что это лишнее, повесили камеру. А разве камера надёжней? – открывая дверь, сокрушалась Серафима Андреевна, стараясь справиться с внутренним страхом. – Вы первая заходите. Что-то у меня ноги идти отказываются.
Яркое солнце, легко просачиваясь сквозь золотистую органзу, заливало паркетный пол гостиной охрой апрельского света. От зелёного цвета штор и кремового бархата дивана веяло не показной роскошью, а изысканностью вкуса. В квартире царили идеальный порядок и чистота, но, невзирая на это, ощущения «необжитости» ни возникало.
– Серафима Андреевна, посмотрите внимательно, есть ли в квартире следы, указывающие на то, что ваша дочь вчера здесь была?
– Следы? А какие могут быть следы? Она по дому в сапогах ведь не ходит.
– Я имею в виду следы не в буквальном смысле, а… что-то такое… что может… ну одежда, например, в которой она у вас была. Посмотрите на вешалке, в шкафу, в ванной. Если она была дома, то наверняка, переодевалась, загляните в урну с грязными вещами. Надо определить была ли она вчера в квартире. Заодно проверьте, не пропало ли чего из личных вещей, драгоценностей, например.
Серафима Андреевна в сопровождении Рязанцевой неторопливо обошла все помещения, но никаких результатов осмотр не дал. Последней на пути была спальня.
– Вроде бы всё на месте. Вещей – тех, в которых она у меня была, я не вижу. – Женщина погладила рукой нежно-розовое покрывало и бросила взгляд на сверкающий чистотой глянец столика трюмо. – Кольцо!
– Что? – Лена не сразу заметила надетое на флакончик духов золотое обручальное кольцо.
– Она его никогда не снимала! Оно ей было немного велико, и она сверху надевала ещё одно с изумрудиком, но его я не вижу. Странно.
– Когда Вероника вас навещала, на ней было обручальное кольцо?
– Я не помню. Внимания не обратила. Она ведь и побыла-то всего полчасика.
– Серафима Андреевна, а у вас телефон Дмитрия Королёва есть? Надо с ним связаться, может она к нему уехала?
– Нет у меня его телефона, – сердито отозвалась женщина, – зачем он мне. Мы с ним не общаемся. И ни Королёв он никакой, а Пирожников.
– Как Пирожников?
– А так. Королёвым он себя сам нарёк. Пирожников – не так благозвучно на слух по его мнению, а он же артист, – сделала акцент на последнем слове Серафима Андреевна и презрительно скривилась. – У него роли героев. Как будто Пирожников не может играть героя.
– Не любите вы зятя, я вижу.
– А за что его любить? Да и зачем мне? Достаточно, что Верочка его любит. Эх, не зря говорят – любовь зла – полюбишь и козла.
– А могла Вероника к нему уехать?
– Нет. Вместо премьеры? Нет. Она, конечно, его очень любит, но не до такой же степени. Театр для неё святое. Тем более премьера.
– Серафима Андреевна, вам надо будет завтра с утра прийти к нам в отделение и написать заявление о том, что ваша дочь пропала. Тогда мы начнём её поиски.
– Завтра? Нет, нет. Я здесь не останусь. Мне страшно. Поеду домой, в Починки. А можно я заявление сейчас напишу, а вы сами его отнесёте. – Женщина умоляюще глядела на Лену, и сердце девушки дрогнуло.
– Хорошо. Пишите.
