– А зачем с восемнадцати, она же в Починках была? – удивлённо спросил Олег.
– Кто-то мог войти в квартиру до её возвращения. Например, вор. Лебедева могла застигнуть его врасплох, а тот её убить.
– Логично, – согласился Котов.
– Если выяснится, что Лебедева дома так и не появилась, надо организовать поиск. Прочесать Починки, особенно, путь от дома её матери до станции. – Лена вопросительно посмотрела на Махоркина.
– Будет исполнено, – улыбнулся начальник. – Витя, отзвонись сразу, как будет ясно. Я вышлю поисковую группу. А пока не будем бежать впереди паровоза. Ну что, все задания получили, а чем же вы сами займётесь, Елена Аркадьевна?
– В театр поеду, поговорю с коллегами Лебедевой.
Хрупкий стан метущейся по сцене танцовщицы, повинуясь трагическим аккордам музыки, изгибался дугой то в одну, то в другую сторону. Балерина взмахивала тонкими руками, стараясь передать внутреннее напряжение и показать ту грань переживаний, зайдя за которую теряешь рассудок.
– Ну что ты всё дёргаешься, Дорофеева, – недовольно покрикивал седовласый и немного грузный мужчина. – Эмоции мне дай. Э-мо-ци-и!
Балерина в последний раз взмахнула руками и шлёпнулась на пол, изящно уложив под себя одну ногу. Позвоночник словно резиновый изогнулся сначала назад, потом вперёд, голова поникла, а руки, описав кривую, упали на прозрачный корсаж юбки.
«Умерла», – сделала вывод Лена. – «Но как-то неубедительно».
– Что ты грохнулась, как подкошенная, – не унимался режиссёр. – Тебя же не подстрелили. Тебе сердце разбили. Ты должна умереть одухотворённо. А, – махнул рукой мужчина, – перерыв двадцать минут.
Измученные привередливостью режиссёра артисты балета поспешно покинули сцену. Валдис Жюлькявичюс (так было написано на афише) достал бутылку минеральной воды и залпом осушил почти всё её содержимое.
Лена вынырнула из своего укромного местечка на последнем ряду и направилась к сцене. Звук шагов поглощала красная ковровая дорожка.
– Здравствуйте! – Лена произнесла это не слишком громко, но от неожиданности режиссёр дёрнулся и выронил незакрытую бутылку. Расплёскивая остатки содержимого, бутылка стремительно покатилась по паркетным доскам театра, оставляя за собой влажный след.
– Это ещё что такое? – тем же грозным тоном, что и минуту назад прогрохотал мужчина. – Вы кто такая и что здесь делаете? – и, не получив ответа, заорал натренированным голосом: – Кто пустил?
– Если вы перестанете кричать, я отвечу на все ваши вопросы, – спокойно произнесла Рязанцева.
Привыкший к повиновению режиссёр опешил от такой наглости и, не зная, как на это реагировать, замолчал.
– Я следователь, моя фамилия Рязанцева, впустила меня заведующая труппой Щербань, а нахожусь я здесь, потому что расследую дело об исчезновении Лебедевой Вероники. Ну что, я на все ваши вопросы ответила?
Жюлькявичус сглотнул слюну и, потеряв на время дар речи, кивнул.
– Вот и хорошо, а теперь я хочу задать вам несколько вопросов и надеюсь, что вы так же подробно и честно на них ответите.
– Да, да, я, конечно же, отвечу на любой вопрос, – сконфужено залепетал коротышка. – Верочка, боже мой… если бы вы знали, какую артистку мы потеряли. И что теперь делать? Всё полетело в тартарары.
– Вы говорите – «потеряли», разве Лебедева умерла? Вы что-то знаете об этом?
– Нет, нет, что вы. Это я так, фигурально выражаясь, – перепугано тараторил режиссёр. Его лоб был покрыт крупными каплями пота, которые стремительно стекали по одутловатому лицу до самого подбородка. Мужчина вынул из кармана смятый носовой платок и принялся усиленно растирать им лицо, задевая при этом маленькие круглые очки, которые обиженно съезжали на кончик носа. Обтерев платком лицо, коротышка поднёс его к картофелеобразному носу, громко высморкался, скомкал платок и запихнул назад в карман. – Для театра это такая потеря, такая потеря. Хоть увольняйся. Кто будет танцевать Жизель? Кто, вообще, будет здесь танцевать?
