– Что это? – спросил начальник, недоверчиво уставившись на сотрудницу.
– Что вы спрашиваете, Александр Васильевич? Вы прочтите.
Махоркин взял лист и пробежал по нему глазами.
– Фу! Ну вы меня напугали. Я уже было подумал, что вы заявление об увольнение принесли.
– Шутите опять. А тут не до шуток.
– Так вы бы своё лицо видели. – Махоркин перечитал заявление.
– Откуда это у вас?
– Лебедева написала под мою диктовку вчера в доме своей дочери.
– Вы с ума сошли. Что вы там делали? Что, вообще, это значит? – Махоркин нахмурился.
– Должна же я была убедиться, что её дочери там нет.
– И вы решили, что можно сделать это вот так, без понятых и представителей органов правопорядка. А если бы там был труп? И где сейчас эта Лебедева… – Махоркин снова заглянул в заявление. – Серафима Андреевна?
– Она уехала назад. Домой. В Починки. Вчера вечером.
– У меня нет слов. Кажется, вы нарушили все правила, какие можно было. Вернее нельзя было. И что я теперь должен с этим делать?
– Понять и простить.
– Может ещё и наградить?
– Или уволить. Вы ведь всё равно уже к этой мысли привыкли.
– Могли хотя бы мне позвонить.
– Не могла. Вдруг вы душ принимаете? – саркастично произнесла Рязанцева.
– Причём тут душ? – не понял намёка Махоркин.
«Значит, не сказала», – с облегчением подумала Лена, у которой её неудачный вечерний визит к Махоркину несколько недель назад оставил неприятный осадок. В этом осадке было и разочарование, и обида, и унижение, и ещё что-то непонятное. И это непонятное саднило, вызывая где-то глубоко внутри тупую боль. Кто была эта высокая блондинка в белом махровом халате – Лена не знала, но то, каким взглядом кареглазая красавица её измерила – говорило о многом. Махоркин ни разу не проговорился о своей пассии, а спрашивать было унизительно, да и ни к чему.
– Ладно. Закрою глаза на ваши проделки, – махнул рукой начальник. – А в наказание поручу вам заниматься расследованием. Собирайте группу на десять часов, будем думать, что с этим делать.
– Вот такая история, – закончила Рязанцева рассказ о несостоявшемся спектакле и всех последующих за тем событиях.
– Да, тёмное дело какое-то. Ну телефончик мужа я сейчас пробью. Как говорите его фамилия? – Котов достал мобильник.
– Королёв. Дмитрий Королёв.
– Что-то я про такого артиста ничего не слышал. А в каких фильмах он снимался? – поинтересовался Олег Ревин.
– Не знаю я. Мать говорит, что это не настоящая фамилия, а псевдоним.
– А зачем актёру псевдоним? Артисты же вроде псевдонимы не берут, свою фамилию прославляют. Он же не певец эстрадный, это там нужно красивое сценическое имя, чтобы хоть чем-то привлечь зрителей, если таланта нет, – вслух рассуждал Махоркин.
– Наверное посчитал, что Пирожников – фамилия не благозвучная для знаменитого актёра.
– Пирожников, – повторил Ревин, – какая-то поварская фамилия.
– Скорее кондитерская, – хохотнул Котов. – Ладно, скоро найдём вашего Королёва-Пирожникова.
– Виктор, как узнаешь телефон, первым делом поинтересуйся – нет ли с ним жены. Если нет, пусть срочно вылетает в Москву.
– Ага
– Вить, а отследить, где находится Лебедева по её номеру можно?
– Если только телефон при ней.
– Попробуй, чем чёрт не шутит.
– Сделаем, Елена Аркадьевна.
– А пока будем исходить из того, что Вероники Лебедевой там нет. – Лена задумчиво повертела в руках ручку и продолжила: – Попробуем нарисовать картину происшествия. Что мы знаем? В девять часов вечера Лебедева выходит из дома своей матери в Починках и направляется на станцию. Время позднее, на улице темно, дорога идёт вдоль лесополосы. Если этот участок пути она преодолела без происшествий, то у себя дома она должна была появиться часов в одиннадцать – двенадцать. В подъезде на площадке первого этажа установлена камера. Ребята, найдите председателя ТСЖ или домоуправа, не знаю кто там у них, и посмотрите записи. Надеюсь, они их не стёрли. Нас интересует промежуток с восемнадцати часов вечера двадцать пятого апреля по семнадцать часов двадцать шестого.
