На его почте – одна строка. Во внутреннем мире – уже десятки. И все без ответа.
Но теперь он знал точно: кто-то слушает.
Глава 4
Всё началось с пустого письма.
Не с угрозы, не с требования, не с крика. С тишины. Адреса не было – только строка с текстом.
Тема:
«Флешка – не цель. Она открывает дверь.»
Письмо пришло на студенческую почту – ту, которой он не пользовался. Не проверял, не вспоминал. Даже не знал, что она ещё активна. Последний раз он заходил туда год назад – чтобы отписаться от рассылки о лекциях, которые уже не посещал. И вдруг – непрочитанное. Одинокое, как чужой ботинок в коридоре.
Отправитель – бессмысленный набор символов. Ни имени, ни вложений, ни подписи. Только фраза. Как будто кто-то сунул под дверь не письмо, а ключ. Без адреса. Без пояснения, от чего именно он.
Он перечитал сообщение ещё раз.
«Флешка – не цель.»
А что тогда цель?
Какая дверь?
Он не стал отвечать. Не пересылал никому, даже не сохранил скрин. Но что-то в нём уже знало: это не ошибка.
Он пошёл к старому знакомому по прозвищу Слухарь.
Формально – аспирант с кафедры биофизики. Неофициально – человек, способный отследить даже ту часть трафика, которую сами админы называли «фантомной». Слухарь жил в серверной почти легально: у него был допуск, ключ, своя кружка с надписью «Я люблю UDP», и подстилка, на которой он дремал между сессиями пинга.
– Серьёзно? – протянул он, крутя в пальцах скрин с темой письма. – Даже без тела?
– Только тема. Ни текста, ни подписи.
– Это хуже. Гораздо хуже.
– Почему?
– Потому что это значит: тебе не нужны пояснения. Отправитель уверен, что ты всё поймёшь.
Он долго смотрел в монитор. Щёлкал клавишами, открывал порты, сканировал маршруты.
– Всё через двойной прокси. Глубокий туннель, шифр в обёртке. Письмо не локальное. Не с университета. Не с внешнего IP из России. Всё стерто ещё на выходе.
– То есть?
– То есть его не найти.
Он снял очки. Потёр переносицу.
– Мистер Медик, вы влипли во что-то очень современное.
– Я всегда мечтал об этом. Особенно в декабре.
– Если это видео, где ректор в халате просит укол, – ничего не говори.
– А если это видео, где укол – это метафора?
– Тогда скажи. Но очень тихо.
В обед он пошёл в ординаторскую. Не к Сагайдаку – просто туда, где есть стены. И где иногда бывает пауза.
Внутри пахло старым чаем, пластиком и чем-то бесплотным – как будто в этой комнате сидели не люди, а их отложения. Он сел. Взял кружку. Налил кипятка. Сидел. Не думал. Просто ощущал: где-то рядом кто-то уже смотрит.
Сагайдак появился через пару минут. Сел напротив. Молчал.
Он был из тех врачей, у кого пауза говорила больше, чем диагноз. Его голос редко звучал первым. Но когда звучал – всё остальное замолкало.
– Ты что-то нашёл? – спросил он наконец.
– Я начал.
– Тогда остановись.
Иди домой. Напиши отчёт. Поспи. Пойди на вечеринку. Или влюбись, наконец.
– Поздно.
– Ты всё ещё думаешь, что это про правду?
Молчанов не ответил.
– Это не про правду, – сказал Сагайдак. – Это про границу. Между знанием и вмешательством. Между видеть и лечить. Между слышать и отвечать.
– А вы… на чьей стороне?
Он смотрел. Долго. Как врач, который не хочет озвучивать смертельный диагноз, если пациент ещё дышит.
– Я на той стороне, где пациент должен дожить до утра.
Он вышел. Снег валил, как в замедленной съёмке. Без напора. Без импульса. Просто шёл. Будто это его работа. Он падал и ложился – на капоты, на пальто, на лица.
