Лоботомия.
Врач равнодушно натянул на руку перчатку и склонился прямо над Джейн, оглядывая ее лоб, будто художник пустой холст. Теперь она смотрела на свое тело будто со стороны – теперь ей была недоступна такая роскошь, как немой протест или плачь. Беспомощность зрителя.
Мужчина приставил острый конец орбитокласта ко лбу и схватил большой молоток, с которого на чистый белый кафель сгустками стекала вязкая кровь.
Крик. Он освобождал, разрушал и собирал заново. Он лечил и калечил одновременно. Джейн распахнула глаза в полной темноте, судорожно хватаясь рукой за влажную простынь, пропитавшуюся ее холодным потом. Сквозь приоткрытое окно в комнату прокрался дождь. Девушка осторожно села, осматривая свои бледные трясущиеся руки.
– Это сон. Это всего лишь сон, – шептала она себе, словно мантру. Мантра безбожника.
Она не могла в это поверить и ощупывала свой лоб, будто могла найти там зияющую рану, однако чувствовала лишь капельки пота на скользкой коже. Джейн прикрыла глаза и зачесала назад волосы. Ей отчаянно хотелось отправиться на прогулку и позволить свежему воздуху проветрить голову, полную гниющих и разлагающихся мыслей и страхов, однако одного взгляда через решетку на окне хватило, чтобы отбросить эту идею. Не сумев унять дрожь во всем теле, девушка приподнялась и дотянулась до бутылки воды в своей дорожной сумке.
Через несколько минут первобытный ужас от пережитого кошмара начал развеиваться. Стук капель по стеклу слегка успокаивал своей монотонностью и привычностью. Джейн старалась не осматриваться по сторонам: она не хотела вновь видеть скудный интерьер своего временного пристанища, не хотела случайно поймать взглядом навязчивый призрак жуткого сна.
Однако она еще не знала, – или, быть может, не хотела признавать – что кошмары впредь происходят далеко не во снах. Монстры оттуда пробрались в реальность, нашли свое воплощение в окружающих людях, новостях и событиях.
Монстры больше не прятались под кроватью, они поселились в голове.
***
Роберт стоял в душе, стараясь успокоить сердце, так настойчиво бившееся прямо о ребра, будто стремясь сломать их и вырваться наружу. Холодная вода отрезвляла, стала универсальным лекарством от похмелья, безрассудства, ярости и редких кошмаров. Он не видел сны так давно, что сумел позабыть это чувство безысходности и обреченности по пробуждению, когда паникующий мозг еще не понимает, что обманул сам себя. Реальность кажется далекой и ненастоящей, а сознание раз за разом проигрывает постепенно тлеющие в памяти отрывки сна.
В своих кошмарах Роберт всегда был одинок, но не один. В его сны часто приходили толпы незваных гостей, что безмолвно наблюдали за его муками. Они не делали ничего, что могло бы разрушить неизменный флер равнодушия. В этот раз они также молча смотрели, как Палмер захлебывается в черной вязкой субстанции. Безликая толпа плотно обступила края ямы, склонилась, закрывая свет. Люди больше походили на стаю стервятников, что с предвкушением ждет кончины жертвы, дабы полакомиться свежей плотью. Роберт тонул и захлебывался, чувствуя, как чернота забивает сначала рот и нос, а затем проникает внутрь, чтобы заполнить легкие. Он растворялся во тьме на потеху публике. Грустный арлекин, никогда не желавший такой судьбы.
Сквозь тучи забрезжили слабые лучи рассветного солнца, а Роберт уже и не помнил, когда перестал воспринимать начало нового дня как чистый лист или свежий старт. Каждый рассвет – еще одна строчка в скомканной истории жизни. Еще один приговор, еще секунда в обратном отсчете. Когда-нибудь Палмер подсчитает, сколько рассветов он встретил за свою жизнь. Он подведет скромную статистику, когда услышит, как смерть начинает скрести ногтями крышку гроба, в который Роберт загнал себя многим раньше срока. Он обязательно вспомнит все выпитые чашки мерзкого кофе, выкуренные сигареты и встреченные рассветы. Быть может, посчитает даже раскрытые дела и увиденные за жизнь трупы. Но пока время не пришло. Роберт верил в это, потому что жизнь не может оборваться на полуслове. Не у него. Пусть он видел сотни тел молодых людей, явно не ждавших свою кончину так рано, он продолжал слепо верить в то, что он особенный. Верил, что у него впереди еще половина жизни, а это, по меньшей мере, тридцать лет.
