Деревья постепенно скидывали подгнившие после знойного лета листья, обнажая ветки, походившие на запутанную сеть сухожилий. Осень постепенно вступала в вои права и вытягивала все тепло и цвета, окрашивая весь мир в коричнево-желтый. Даже в сверкающих в свете прожекторов лужах отражался этот ржавый цвет.
Джейн поспешила отвернуться: такой пейзаж ее всегда удручал. Нет, дело было вовсе не в том, что она не любила осень. Ей претили переходные пункты. Сентябрь – мост между летом и осенью. Неопределенный, непонятный и чужой. Сентябрь в ее голове ассоциировался с вокзалами, аэропортами, автобусными остановками, средой и вечером перед днем рождения. Времени будто не существует, а сердце живет либо ностальгическими воспоминаниями, либо утопическими мечтами. Вот какой был каждый из двадцати восьми сентябрей, что Джейн довелось пережить.
До десяти часов вечера оставалось совсем мало времени, а нарушать один из двух установленных запретов в первый же день не хотелось. Телефон слабо завибрировал от уведомления, сообщая хозяйке, что сегодня она так и не смогла достигнуть нужного уровня активности. Опять. Она провела пальцем по холодному экрану, стараясь не смотреть в свое отражение: ей был противен этот вид уставшей женщины, в какой-то момент ставшей незнакомкой, преследовавшей ее в каждом зеркале. Сети не было. Джейн нахмурилась и перезагрузила настройки связи, но тщетно. Будто насмешкой вверху экрана мигали три точки. Многоточие, что должно означать недосказанность, оказалось вполне очевидным окончанием.
Стук в дверь. Уверенный, нетерпеливый. Так мог только ее бесцеремонный коллега. Его сложно было назвать приятным человеком, да и он был не из тех, кто стремился получить одобрение, однако Джейн привыкла. Привыкла к Роберту Палмеру также, как привыкала ко всему в этой жизни: горький кофе, неоплачиваемые переработки, маслины в сэндвичах и неподъемные коммунальные счета. Все это Рид приняла, решив, что бороться с неизбежным у нее нет сил.
Это было просто: считать такие вещи неизбежными. Смириться и оставить себя для чего-то большего. Посвятить все жизненные силы тем целям, которыми Джейн так горела еще в университете, тем целям, что вмещались в одно емкое, но громкое слово «правосудие». Именно оно не раз разочаровывало, будто пытаясь сбить ее с ног, заставить послушно закрыть глаза и уши, как делает большая часть коллег. Как делает Роберт Палмер.
Сначала Джейн осуждала их, считала приспешниками зла, той самой прогнившей частью разросшегося государственного механизма, что превратила судебную систему в место торгов: «заключи сделку с правосудием и получи несколько лет жизни на свободе». Потом она поняла, что дело не в том, что остальные детективы сдались – они устали. Устали бороться с ветряными мельницами и ощущать мерзкое, вязкое бессилие, проигрывая раз за разом. Сложно бороться, когда знаешь исход. Сложно найти силы встать, когда знаешь, что будешь падать раз за разом.
– Переодеваюсь! – устало отозвалась Джейн, натягивая шерстяной свитер и старые джинсы на еще влажную кожу.
Судя по глухому звуку, Роберт решил прислониться плечом о дверь, будто осуждающий надзиратель, считающий секунды до исполнения приказа. Наконец Джейн обулась и распахнула дверь. Мужчина недовольно взглянул на время и покачал головой, однако решил воздержаться от пассивно-агрессивных комментариев.
