Не знаю, каким чудом мир сохранил в нем наивность, но когда ребенком мне казалось, что ад никогда не закончится, потому что Бог обошел стороной стены монашьего дома инока Сержио, именно в Тео я черпал веру, что есть сила, неподвластная беловолосому ублюдку.
Тьма вокруг нас множила ужас и ненависть, мы оба каждую ночь умирали, но наступал новый день, и Тео снова смотрел на меня наивными голубыми глазами.
«Ангел, смотри, какой красивый жук. У него зеленые, блестящие крылья и мохнатые лапки. Сейчас я его посажу на ветку, и он улетит! – Тео улыбался, осторожно рассматривая в своей ладони жука. Затем посадил его на толстую ветку груши. – Когда-нибудь и мы с тобой улетим отсюда, как этот жук. Ты мне веришь?
– Нет.
– У отца Сержио нет власти над жуком.
– Он не отец, а гребанный мудак! И ему не нужна власть, чтобы просто его убить!
Я даже замахнулся, чтобы ударить кулаком по стволу, но Тео меня опередил. Взял и посадил жука мне на лоб.
– Не убьет. Тогда ему не останется чем любоваться! И монстр из зеркала убьет его самого.
– Я не понимаю твои дурацкие загадки, Тео! Здесь нет ни одного зеркала! – Я с раздражением снял со лба жука и бросил на землю. Но друг поднял его и запустил в небо. Тот тут же расправил блестящие крылья и полетел. – Скажи нормально!
– Я и говорю. В зеркалах живут монстры, поэтому отец Сержио не любит в них смотерть и прячет от нас. Ему нравится смотреть на Ангела.
– Перестань называть меня этим дурацким прозвищем! Меня зовут Адам!
У Тео испуганно расширяются глаза, он прыгает ко мне и закрывает рот ладонью.
– Нет, ты Ангел! Я точно знаю!
Мы все брили головы общей машинкой для стрижки волос, с этого начинался каждый день четверга, а дальше следовало обязательное обливание холодной водой и молитва, после чего у половины детей инока Сержио от кашля рвало горло и выворачивало кишки.
Но иногда инок Сержио сам брил кого-нибудь из своих «сыновей». Выгнав других из каменной душевой, подолгу гладил шершавыми ладонями шею, затылок и плечи избранника, заставляя раздеться и стоять перед ним голым на каменном полу.
Эти ладони были большими и горячими, и находились среди нас такие, кто жаждал их прикосновения, как единственного источника тепла и надежды на сытый завтрак.
Но только не я.
Упрямый и самый сложный из его пленников, я стал огрызаться, как только у меня начали отрастать зубы. А то, что было «до», я заставил себя забыть.
– Тебе не нравится, когда я тебя трогаю? – голос инока звучал, как сладкая патока. – У тебя красивое тело, Рино. Почему ты такой худой? Мне известно, что это ты таскаешь яйца из курятника, но я ведь не наказал тебя за воровство. А всё потому, что ты мой любимый сын. Возьми хлеб, я принес его для тебя.
Я ёжился и сцеплял зубы, насколько хватало смелости отстраняясь от шершавых рук. Морщась от запаха смолы и ладана, которыми инок пропах насквозь, мотал бритой головой «нет», прижимая ладони, сжатые в кулаки, к посиневшим от холода бедрам.
– Ласка и забота, это проявление истиной любви отца к своим детям. Я люблю каждого из вас, Рино. А ты должен любить меня.
– Я знаю, как попасть на холм крестов. Я наемся камней в саду, как Бенито, и умру! Я это сделаю!
– Ступай под воду, дьявольское отродье! И пусть молитва очистит твою грешную душу! Вслух читай, чтобы я слышал! Ты еще попросишь моей милости!
В десять лет я впился зубами в его руку и потерял сознание от удара об стену. В двенадцать – полоснул Сержио по груди найденным на берегу куском стекла и не дал себя ударить, а после этого несколько ночей просидел в подвале с библией в обнимку, от голода отгрызая куски от кожаного переплета. Я не просил и не каялся. Всё что мог, брал сам, и уже тогда ненавидел инока всей душой. В то время как души других детей дома всецело принадлежали ему.
