Походили по саду, Мария показывала цветы (ну и что, чего не видали?). Инна чувствовала, что это только прелюдия. Вдруг Мария сказала:
– Пошли, я тебе дом покажу, ты же не была ни разу в нём?
– Не была (да не больно надо, чего там, в этих советских убогих дачах можно увидеть?).
Инна нехотя, из вежливости пошла в дом. Дом у них был без кухни.
Кухня стояла отдельно, на улице, чтоб чистоту блюсти. Ну как можно в наших холодных широтах отделять кухню от дома? А дождь, а ночью чайку попить захочется? Видать, им не хочется – фигуру соблюдают и экономия опять же. Вошли в дом через маленькое, шаткое крылечко. Весь первый этаж был жилой: гостиная, спальня родителей, коврики, циновочки, вазочки – где положено, книг – стопочка.
Всё до противного чисто, чинно, аккуратно. Инна молча смотрела, поддакивала Марии, как экскурсоводу мемориального музея.
– Пошли на второй этаж, я тебе нашу спальню покажу.
– Вот оно, – догадалась Инна. – Вот чего она хотела – спальней хвалиться, сиречь своей счастливой жизнью. Понятно теперь.
Лестница наверх была просто ужасна. Это была не капитальная деревянная лестница, как положено в приличном доме, а кусок деревянной стремянки, качающейся и вибрирующей от каждого прикосновения. Стояла эта короткая стремянка в углу гостиной, на каком-то непостижимом уму деревянном пьедестале, на который ещё тоже надо было взобраться. «А как же ночью они тут лазают? Тут днём-то ноги сломаешь. Какой чёрт меня сюда понёс?» – злилась Инна на себя, на свою неспособность сказать «нет», чтоб не обидеть человека. А что себе этим досаждаешь – разве это правильно в отношении себя?
Взобравшись по качающейся стремянке, они попали на застеклённый тёплый солнечный балкон и, только пройдя через него, оказались в спальне. И Мария расцвела, у неё даже голос изменился – она заворковала.
Глазам Инны представилось удушающее зрелище – спальня в стиле шестидесятых годов. Две тяжёлые деревянные старомодные кровати, покрытые китайским, таким же старинным, шёлковым бордовым покрывалом с вышитыми павлинами; два громоздких деревянных торшера с деревянными тумбами; ковры – и на стене, и на полу; пейзажи и натюрморты на стенах, обклеенных обоями. Такая устаревшая мещанская роскошь с претензией на вкус и стиль.
Мария заглядывала в лицо Инне, ожидая, очевидно, увидеть восхищение, интерес, ну хоть зависть, наконец. Наверное, она не увидела ничего, по крайней мере ничего плохого, – Инна постаралась скрыть своё тяжёлое впечатление. Она даже, наоборот, похвалила любовное гнёздышко, сказала (наступив на горло собственной песне), как уютно и красиво. Мария после этих слов удовлетворённо заулыбалась и кивнула. Она утвердилась ещё раз в своём превосходстве над соседкой: «Ну училась ты, училась на своё высшее, а я вот без всяких дипломов, а с каким мужем, с какими кроватями. И дом-то наш большой и красивый, не то что ваш убогий скворечник из старых досок. А сама-то до сих пор не замужем».
Инна смотрела, внутренне сморщившись, на эту комнату, а в голове была только одна мысль: «А как слезать-то по этой лестнице, это же всегда труднее, чем подниматься. И ухватиться-то руками не за что, когда спускаешься или поднимаешься. Это же какими надо быть тупарями по жизни, чтоб такое соорудить». Она вообще была умная и наблюдательная и считала, что по устройству, виду и качеству лестницы в доме можно почти безошибочно судить о хозяевах. Ну, судя по этому насесту, по которому ей предстояло ещё спуститься на первый этаж, здесь обитали куры.
