– Когда я смогу кормить его? – поинтересовалась Анна у Эрмесинды.
– Королева не должна кормить ребенка. Для этого подобрана молодая кормилица, которая постоянно будет находиться вместе с наследником в детской.
– А моя матушка первых три месяца кормила своих детей собственной грудью и только после этого отдавала кормилице. Так поступлю и я.
Герцогиня в удивлении всплеснула руками, поражаясь своенравию королевы, но не рискнула ей возразить.
И вдруг Анна вспомнила о своем супруге.
– К королю отправили гонца с известием, что у него родился наследник трона?
– Как только малыш появился на свет. До Орлеана более восьмидесяти миль, поэтому его высочество узнает об этом спустя два дня. Еще два дня нужно ждать гонца обратно.
Но король примчался домой сам, все еще не веря своему счастью. Анне тотчас передали, когда он прибыл на территорию парижского дворца во главе свиты своих сторонников.
Генрих неожиданно легко спрыгнул с седла, и Кларий Готье, помощник королевского сенешаля, приветствуя его, преклонил колено, а затем поспешно вскочил на ноги в ожидании приказа короля. Но тот хлопнул его по плечу с той фамильярностью, с коей относился к людям, которым доверял, и весело поздоровался с ним. После этого обернулся к придворным, тоже по его примеру спешившимся, и воскликнул:
– Идемте, сеньоры! Сейчас вы сами увидите моего славного сына, которого я так долго ждал!
И, больше ничего не сказав, стремительной походкой пошёл в зал, из которого направился к двери, за которой была лестница, ведущая на третий этаж, где находились покои королевы.
Анна, увидев входящего в опочивальню Генриха, поднялась ему навстречу. Он обхватил её за талию, оторвал от пола и прижал к груди, стиснув в медвежьих объятиях. Они обменялись несколькими словами, сказанными слишком тихо, чтобы мужчины, стоявшие позади короля, не могли их расслышать.
– Мой венценосный супруг, сейчас вы увидите своего сына, – проговорила Анна и, взяв короля за руку, подвела его к колыбели в углу, где лежал младенец.
По-прежнему держа Анну за руку, он остановился рядом с колыбелькой и сверху вниз взглянул на зачатого им ребенка. В глазах Генриха вспыхнуло нетерпение, когда он склонился над колыбелькой, и королевская цепь, которую он носил на шее, скользнула вперед, закачавшись перед личиком младенца. Тот, лежа распеленатый и дрыгая ножками, протянул к ней свои цепкие ручонки. Но, не достав до нее, поднял на отца голубые глазенки, в которых отразилось недовольство, и пристально посмотрел на него. В этот момент стало очевидно, что на личике малыша написано то же упрямое выражение, коим отличались все Капетинги.
Шурин короля, Бодуэн граф Фландрский, прошептал об этом на ухо смуглому мужчине, стоявшему рядом. Это был троюродный брат Гуго II граф Понтье. Роберт Бургундский, глядя на ребенка поверх его плеча пробормотал нечто, очень похожее на проклятие, но, заметив, как Бернар II д’Арманьяк с удивлением уставился на него, попытался скрыть замешательство под смехом, ничего не объяснив ему. Но встретившись со столь непонимающим взором графа, почувствовал вскипевший внутри гнев и, чтобы не выдать свои истинные чувства, резко развернулся и покинул комнату.
Король какое-то время не мог оторвать глаз от своего сына, а потом пришел в восторг.
– Смотрите, да он похож на меня! – вдруг вскричал он.
Обернувшись, Генрих снова обратился к своему шурину, который стоял с ним радом:
