А у отца теперь появилась возможность основательно рассмотреть своего гостя. В Трезене, от своей матери Этры, он постоянно слышал о своем разительном сходстве с отцом.
Царю сейчас припомнится многое, давно уже позабытое…
Однако надежды героя по-прежнему никак оправдывались, даже нисколько. Царь уже готовился было протянуть гостю кубок в виде головы быка (с явным намеком на его последнюю победу), но в это же мгновение голоногие невольники стали разносить исходящее па́ром мясо, и Тесей, взяв протянутый ему увесистый кусок, перебросил из руки его в руку, опустил на кисть руки миску и потянулся за своим мечом, чтобы разрезать мясо на мелкие кусочки, такие удобные для более быстрого их глотания.
Конечно, каждое движение пришедшего незнакомца не ускользало от внимания пирующих, но в особенности – от внимания самого царя.
Увидев меч тестя, Эгей даже выронил из рук чашу, предназначенную для гостя.
– Ай! – раздался царский голос. – Это… Это же…
Царь узнал свой меч, некогда спрятанный им под огромным камнем в далеком приморском Трезене.
Предания говорят, будто Эгей прозрел, стряхнув с себя все свое наваждение от присутствия своей супруги Медеи. Его меч, его сандалии, его сын, наконец, – все это было теперь у него перед его глазами.
Говорили впоследствии, будто бы в этот же день волшебница Медея была удалена из дворца, а царь Эгей, глядя на сына, снова почувствовал себя молодым и здоровым, могущественным человеком, для которого ничего не значат все угрозы ничтожных Паллантидов.
Стареющий Эгей представил сына народу и сразу же объявил его своим наследником, хорошо предвидя, как отнесутся к этому известию нисколько не унывающий Паллант и все его сыновья.
А Паллантиды поняли одно: им теперь нечего терять в государстве, вновь обретшем былую силу. Они тотчас же удалились из города, прихватив с собою рабов и своих сторонников среди свободных людей. Они стали готовить отряды в отдаленных от города собственных владениях, чтобы во главе всего войска снова двинуться на Афины, чтобы силою прогнать Эгея и его неожиданно объявившегося сына, о котором до сих пор никто ничего не знал и даже ничего не слышал.
С вершин Акрополя, от подножия храма Афины-воительницы, Эгей указывал сыну на клубящуюся вдали желтую пыль, которая как-то слишком медленно оседала на макушки курчавых олив. Пропадая в одних местах, она тут же, мгновенно, появлялась в других.
Там, вдали, скорее всего, просто угадывались, нежели замечались, отряды грозных Паллантидов. Там готовились колесницы, в ту пору такие малочисленные на эллинских землях, такие недоступные жителям Аттики, потому что мало кто был тогда в состоянии обзавестись хотя бы одним конем, а для колесницы их требовалась целая четверка… Эти чудные животные весьма, даже особенно, ценились людьми военными: кони не страшились ни копий, ни мечей, ни самых разнообразных трубных звуков.
Все упомянутое перед ним вдруг наполнялось каким-то гордым, каким-то воистину воинственным духом.
Эгей знал, что творится в стане врагов, потому что с появлением Тесея многие, прежние сторонники Палланта и его сыновей вдруг остро почувствовали, как переменились вдруг обстоятельства, как многократно возросли силы Эгея. Эти-то люди и начали сообщать царю, что происходит в рядах его противников.
– Мало у меня колесниц, – сетовал старый Эгей. – Некого даже выставить, если придется, а придется – наверняка…
