Катя предложила мне купить вскладчину венок с траурной лентой – самой ей было неподъемно, – но я воспротивилась: не люблю я, просто терпеть не могу бумажных венков: их мертвый шорох закладывает мне уши! – купили, насколько хватило денег, красных гвоздик и пошли с ним прощаться.
В квартирную дверь цинковый ящик, в котором лежал Леша, не входил; прощались во дворе перед домом. День был солнечный и теплый; собрались люди со всего двора; какие-то солдаты с автоматами стояли возле гроба в карауле и молодой лейтенант говорил речь про интернациональный долг и мужество; с заплаканной Лешиной мамой отваживались: совали ей стакан с валерьянкой, – но когда она увидела, как Катя кладет на цинк гвоздики – ее будто током дернуло: отвела чью-то руку с протянутым стаканом и крикнула Кате:
– Зачем сюда пришла?
Повисла тягостная минута.
– А что, нельзя? – спокойно среди гробовой тишины спросила Катя.
– Зачем из милиции его вытаскивала? Лучше бы он сидел – так хоть бы живой остался!
Но Катя, не дрогнув и ни слова не ответив, положила цветы и с достоинством, с высоко поднятой головой прошла сквозь толпу. Я торопилась за ней следом и, когда выбрались из толпы, кинулась утешать ее:
– Что за бестактность: глупая безумная женщина – ведь Лешу все равно бы взяли! При чем здесь ты? Не придавай значения!..
Но Катя, будто окаменев, так и не проронила ни слова, даже со мной, сумела проглотить обиду и поглотить ее в себе навсегда.
В те годы студентов обязательно посылали на осенние сельхозработы, и, чем старше мы становились – тем дальше нас отправляли, поселяя на полевых станах и в сельских клубах… И, поступив на филфак, я с первого же курса тоже стала ездить в колхоз. Нам, горожанкам, этот месяц в походных условиях, несмотря на промозглые дожди, слякоть и холод, давал массу впечатлений… Посылали, естественно, и Катю в ее техникуме, причем мои впечатления об этом месяце не шли ни в какое сравнение с Катиными: у нее они были обильнее и ярче – просто, видно, она сама умела идти им навстречу и рассказывала потом о своих приключениях вкусно и аппетитно…
Мне тогда хотелось написать романтическую повесть о девочке-девушке-женщине с полной приключений жизнью, но – с моим внутренним миром, с текстом, перемежающимся моими размышлениями. А поскольку моя жизнь событиями была бедна, то героиней повести я хотела сделать Катю – она больше всего подходила на эту роль – и потому постоянно просила ее рассказывать о своих приключениях, а сама их записывала. Катя знала о моем желании и охотно ими делилась. Правда, у меня так ничего и не получилось, потому как все Катины рассказы, начинавшиеся, что называется, «во здравие», заканчивались «за упокой», то есть глупо, нелепо, а порой просто безобразно, никак не вписываясь в контекст моей романтической повести. Я расстраивалась, еще не понимая, что ее рассказы ценны именно реалиями, что в них бьется пульс жизни, той, какая есть: грубой и нелепой. Но кое-какие ее рассказы, чтобы шире дать панораму Катиного характера, я попробую передать. Надо сказать, на язык она была бойка, и рассказы ее я даю почти без доработки. Вот один из них, относящийся к ее студенческой поре…
* * *
В этот раз мы в Булановке жили – деревня такая. Мальчишек наших, кто побойчее, рассовали по разным местам: копнильщиками, подсобниками на комбайны, – а девчонок на зерновом току оставили: веять зерно, сушить и засыпать в машины. Даже платить обещали, только там не плата, а смех один: копейки! А меня как боевую поставили учетчицей в ночную смену – машины считать и записывать. Работа непыльная; ночь отдежуришь – днем слоняешься. Скукотища!
