– Катя, так ведь в суд надо!
– Да ну, какой суд – время прошло; стыдоба!
– Все равно, Катя, надо наказать негодяя!
– Не хочу в суд, сама хочу… Он у меня свое получит.
– Катька, не выдумывай! – поняла я ее и попробовала предостеречь. – Натворишь чего-нибудь – и сядешь из-за этого дерьма!.. Давай, помогу: посоветуюсь хотя бы с юристами!
– Не суйся! Сама разберусь! – рыкнула она на меня.
– Что «сама», что «сама»? – накинулась я на нее и обрушила шквал доказательств того, что зло должно быть наказано, но что самосуд ляжет потом на совесть до скончания жизни – не отмыться; надо взять себя в руки, перешагнуть через стыд, пойти к юристам: пусть с негодяями расправляется закон!.. Но, кажется, объяснять ей что-либо было бесполезно – она только кивала и угрюмо усмехалась, отговариваясь какими-то пословицами, типа: «Черт не выдаст, свинья не съест», – и строго наказала, чтобы я – воспользовавшись тем, что она «дала слабину», всё выложила, – не смела лезть в ее дела…
А через несколько дней, теперь уже – моего страха за нее, она сама нашла меня; выглядела она при этом даже веселой и довольной собой:
– Ну вот, рассчиталась!
А у меня сердце упало от тревоги за нее:
– Что натворила?
– Что заслужил, то и получил, – вроде бы спокойно ответила она, хотя я слышала в ее голосе ликование. И она рассказала – теперь ее просто распирало от желания поделиться исполненной местью:
– В общем, придумала я план: подошла к нему, будто между нами ничего серьезного, и говорю: «Ты же такой сильный! Помоги мне дома мебель переставить – хочу, пока мама в отъезде, капитальную перестановку сделать. Заплатить, – говорю, – не могу, но угощение – за мной». Слава Богу, туговато у него с соображаловкой – намек понял однозначно: что я поддалась ему и буду сама за ним бегать, – у него аж рожа засияла от кайфа: «Приду! – говорит этак через губу. – Готовь угощение!» У меня от радости сердце прыгает! Но тут ни малейшей промашки нельзя было допустить, чтоб не учуял подвоха: гляжу на него преданной собакой, киваю скромненько: «Да, конечно, приготовлю! Думаю, тебе понравится!» Договорились на девять вечера; дом и квартиру мою он знает… А я тем временем мобилизовала старых друзей – чтобы встретили как следует. Они и встретили. Во дворе, вчетвером.
– Да ты что, Катя!
– А что? Нормально! Я договорилась: до смерти не убивать, но – чтобы девушек обижать было неповадно. И ребята просьбу исполнили честно: жить будет, а учиться не сможет.
– Да как же так можно, Катька?
– Можно! Одно стоит другого.
– А не слишком ли?
– Нет! Таким нельзя учиться – не на пользу им учеба!
– А если в суд подаст?
– Не подаст… А подаст – что докажет? Темно было, напали хулиганы – у нас же район, сама знаешь, неблагополучный. А я ждала любимого человека, ужин приготовила. Не дождалась.
Она говорила спокойно, но при этом – сдерживая торжество и получая от этого неизъяснимое удовольствие. Я смотрела на нее во все глаза и не узнавала прежнюю Катю – мне становилось холодно рядом с ней: что-то новое – животное, или дьявольское? – сквозило в блеске ее глаз, в тоне ее голоса, в капризных изгибах прихотливо очерченных губ… Особенно на глаза ее обратила внимание: улыбается – а они – по-змеиному ли, или по-звериному? – мерцают, и мерцание – не то ледяное, не то металлическое. Но – странно как! – они становились от этого еще красивее… Только потом я поняла, в чем тут дело: она стала женщиной! Хитрой, мстительной, с успевшей накопиться в душе отравой обид, оскорблений, обманов, а я продолжала оставаться простодушной девчонкой. Нас теперь разделяла пропасть… Но такой она была еще притягательней и загадочнее.
