– Я тоже могу!.. Я тоже умею!
Тотчас же без всяких церемоний отобрали у меня топорик – обезьяны и обезьяны! – и начали кидать сами. Конечно же, как у меня, у них не получилось; это их раззадорило: как это у них может получиться хуже, чем у сопливой девчонки? А я уже и сама раззадорилась; там, на газетах, еще большой нож лежал – беру его и говорю:
– А я еще вот так умею! – прицеливаюсь и швыряю его в другую березу. Но на этот раз «фокус» не удался – нож улетел далеко в траву, а трава густая, высокая; наши старперы бросили топорик, кинулись нож искать. Я тогда подошла к Владимиру Семеновичу и говорю:
– Давайте немедленно нас увозите!
– Ладно, садитесь быстренько! – машет рукой. Посадил в машину, отвез на край леса, показал направление, куда идти, и высадил, уже злой, без всяких шуток: – Дальше сами дойдете, не маленькие!
И потопали мы пешедралом. Лариска идет и всё хнычет, а я ей:
– Да замолчи ты, без тебя тошно!..
Вечером только, в темноте до деревни дотопали. Устали, мочи нет. Но хоть целыми вернулись… Вот тебе и бараны с рогами!.. А что было бы, не сумей я их сразу на место поставить? Не знаю. Не знаю…
* * *
Не помню уж, на каком именно курсе она не без воодушевления рассказала после приезда, как в нее втюрился деревенский парень-водитель и как она упросила его научить ее водить грузовик; он забирал ее вечерами, сажал на водительское место, доверял ей руль, садился рядом, одной рукой обнимал ее, а другой помогал крутить баранку, двигать рычагами и нажимать кнопки, и при этом еще целовал взасос, и они мотались ночами напролет по пустым проселкам, пока однажды у машины не соскочило на ходу колесо (когда же было влюбленному шоферу следить за ними!), так что машина сорвалась и улетела в овраг. Не помню точно, что тогда стало с шофером (кажется, переломал себе кости, разбил машину и собственную голову; причем, когда он должен был выздороветь, его еще и судить собирались).
Сама Катя с гордостью показала мне тогда свежий шрам в волосах и рассказывала эту историю с хохотом и ужимками; однако мне было не до смеха – ее рассказ меня просто возмутил.
– А кошки тебя, Катя, не скребут? – спросила я у нее.
– А почему они должны скрести? – удивилась она. – Что я, гайки ему должна крутить? Так там темно было, и не понимаю я ничего в гайках!
– Знаю, что тебе на всех наплевать, – строго сказала я ей, – но я не об этом! Неужели ты не понимаешь, что тебе дана страшная сила? Ответственности за нее ты не чувствуешь?
– Да чего ты ко мне прикопалась, какая сила? – возмутилась она. – И зачем мне, интересно, эта ответственность?
– А если бы – насмерть?
– Ну и что! – спокойно ответила она. – Знаешь, смерти я не боюсь. Честно говоря, я даже не знаю, зачем живу.
– Но все же лучше плохо жить, чем хорошо лежать! – возразила я ей.
– А, по-моему, нисколько не хуже – лежать.
– Бравируешь! – укорила я ее.
– Нисколько, – ответила она. – Сама-то хоть знаешь, зачем живешь?
Я, конечно, не была готова к точному ответу – попробовала отговориться: у конкретной жизни, мол, нет цели, потому что сам факт рождения человека – случайность, но раз жизнь тебе дана – будь добра, неси этот дар, а хочешь целей – ставь сама!..
– А зачем, раз у жизни нет цели? – донимала она меня. – Я вот хочу понять: зачем? – и не могу. Да я бы, честно говоря, давно покончила с собой, только страшно. Как говорят старые уркаганы: «И жизнь – не в лом, и сдохнуть – западло», – вот и живу. И, по-моему, большинство – так…
