– Какая ты стала циничная!
– Ты мне это уже говорила… А покрутись с мое!.. – И вдруг резко сменила тему: – Слушай: а давай заварганим торговое дело вместе? Уверяю, у нас с тобой получится: соединить твой интеллект и мои пробивные способности: о, мы бы с тобой такого наворотили! Бросила бы я, к черту, все эти побочные занятия – клянусь вот! Мы бы с тобой нашли свое место и заткнули пасти этим дебильным воротилам: мы бы всё у них перехватили! Ты не представляешь, какие они тупые: их – только облапошивать и ставить на место! Лет через десять мы с тобой миллионершами – настоящими, с зелеными бабками! – станем, вот увидишь! Я – серьезно. Подумай, Тайка, а?
– Нет, – ответила я.
– Подожди! Давай попробуем?
– Нет! – покачала я головой.
– Ты не торопись, подумай! Посмотри, как ты одета, какая худая. С голоду скоро околеете со своей мамочкой! Да не нужна, на фиг, твоя филология никому: ни стране, ни нашему горячо любимому народу!
– Катя, давай прекратим этот разговор, – сказала я строго.
– Вот, все вы такие – пачкаться боитесь. Игорю предлагала – морду воротит!.. Только с голоду смотри не пропади; как же я без тебя – кто мне тогда мораль прочтет? А за меня не бойся – не грозит мне блядство: для этого надо быть слишком тупой и бесчувственной!..
После того разговора прошло уже сколько-то дней, а мозг мой все сверлило воспоминание о нем; сколько я передумала о Кате за эти дни! Надо было что-то делать, как-то спасать ее, вытаскивать… Взяла билеты на концерт, причем для Кати – два: чтоб обязательно пришла с Игорем – ведь с этими ее закидонами их союз долго не проскрипит, и лишь на мне, казалось, миссия сблизить их и привязать. Известно же, что вылазки на-люди супругов сближают… Позвонила, что буду ждать их возле концертного зала. Она рассыпалась в благодарностях, а сама приперлась, как всегда, без него, причем задолго да начала и – прямо ко мне на работу.
Ей нравилось бывать у меня на кафедре, пялиться на сотрудниц и слушать, о чем говорят «умные люди»… Один наш доцент, помню, назвал ее «структурной женщиной», а я по глупости передала ей мнение «структуралиста» – так она меня замучила: покажи да покажи доцента!.. В этот раз, когда она опять приперлась одна, я попробовала сделать ей выговор, но она лишь небрежно фыркнула:
– Да ну его, пусть дома сидит – не с кем Таиску оставить! И чего ты за него так хлопочешь?..
Это было уже возмутительно. Я решила продолжить разговор на улице, тем более что погода стояла чудесная: начало осени, тепло, тихо, и тех двух часов, что остались до концерта, вполне должно было хватить, чтобы, наконец, прочистить ей как следует мозги, а заодно и прогуляться…
Я отдавала себе отчет в трудности задачи – душа ее покрывалась коркой, непрошибаемой для укоров: казалось, ее уже ничем не пронять и не уязвить, и слушала она меня без охоты, норовя перевести разговор на что-нибудь иное, а когда я негодовала и грозила ей отлучением от себя – единственным, чем могла ее пронять, – притворялась несчастной жертвой:
– С тобой ничем нельзя поделиться – сразу всё оборачиваешь против меня! Так кто из нас черствее? – ныла она со слезными интонациями в голосе. Даже Христа вспомнила с его заповедями любить ближнего и не бросать камня в грешницу, и, кляня себя за бесхарактерность, я теряла пыл негодования… И все же, сумев отбросить всю свою бесхарактерность, я нашла в себе силы устроить ей выволочку:
