– Катя, ну зачем ты так?.. А как же Игорь? – опять невольно вспомнила я, о нем.
– Перетопчется! – зло бросила она.
От этой новости все у меня плыло перед глазами. Да – как гром!.. Однако, расстроившись и даже возмутившись ею, я, кажется, не очень-то и удивилась: по ее появившейся с некоторых пор бесстыдной браваде я догадывалась о каком-то надломе в ее жизни… Конечно, это ее выбор, и не мне за нее жить; но мне стало отчего-то так обидно за Игоря – не по зубам Катя ему оказалась: не удержал, недотепа! На этом поле битвы полов, где бьются глаза в глаза, тратя молодость, красоту, энергию, на этом поле битвы Игорь проиграл вчистую; за этот беспощадный проигрыш доброго и близкого мне человека было горько и обидно.
А Катя от упоения своей победой над ним становилась еще свободнее и наглее; казалось, она рвала последние путы; то было какое-то бешенство сильной самки, которая инстинктивно ищет себе ровню – и не находит… И возмущалась я ею, наверное, чисто формально, а в неподвластных мне глубинах души даже восхищалась ее освобождением… Меня только не покидало подозрение: от нужды ли и отчаяния пускалась она во все тяжкие – или из бравады: всё могу, и никто не указ? Или туда влекла ее разбуженная всеобщим хаосом разрушительная, ведьмовская сторона ее души?..
И все же это ее сообщение настолько вывело меня из равновесия, что мое рациональное начало, ища объяснений, не могло найти себе покоя.
– Ну почему ты, Катя, такая невезучая? – причитала я. – Полно женщин на рынках торгует. Посмотришь: довольны жизнью…
– Только не рассказывай мне о довольстве! – кричала она. – Это всё несчастные! Потому что там, где густо пахнет деньгой, собираются самые отъявленные мерзавцы и кипят самые примитивные страсти: жадность, зависть, злоба, похоть. Я вот так этого нахлебалась! – чиркала она ладонью по шее.
– Но что тебя там так держит?
– А чем прикажешь заниматься? Ты же знаешь: меня выкинули со стройки, и кому я нужна? В уборщицы, что ли?
– И все равно, Катя, не верю, что непременно надо заниматься этим! – упрямо доскребалась я.
– Что, запрезирала, да? – язвила она. – А вот скажи: ты презираешь интеллигента, который продает свои мозги? Или футболиста, который продает ноги?.. Кто что может, то и продает! А мне больше нечего продать!
– Аналогия, Катя, хромает: по-моему, ты продаешь больше, чем тело.
– Да чушь все это!.. Не первая и не последняя; ничего со мной не станет и ничто не отвалится!
– Может, и не отвалится, но ты уже изменилась – я вижу.
– Не каркай, а?
– А кто тебе еще это скажет?
– Тайка! – вздохнула она. – Я сама себя порой ненавижу: живу какой-то не своей жизнью…
– Что, хочешь все испробовать? – язвила я.
– Можешь издеваться, сколько влезет!.. Да я бы не прочь и в профессионалки податься – бабки, по крайней мере, приличные, побольше, чем у тебя, раз в двадцать! – теперь дразнила она меня. – И не смотри, как на утопленницу! Да, не прочь, если б мужики не такими скотами были, а мне бы, побольше терпения, потому что терпеть их – коровий темперамент нужен! Ты представить себе не можешь, какие они все паскудники! Какая-то богиня у древних греков была – в свиней их превращала?
– Цирцея.
– Вот-вот, мне бы ее умение! Почему-то у них за шик считается, что если завладел женщиной – надо быть сволочным и похабным: важности – как у индюка, а в душе – сявка. Когда он ползет по тебе, так и хочется стряхнуть его с себя, как вошь!
